У кого-то сгорел дом, кто-то был одинок, кто-то слишком долго болел, остальных сдали дети или родственники.
Жили старики там годами – до смерти. Больница была на бюджете Минздрава, того самого, замминистра которого предлагал мне бороться с системой. Бюджет был нищенский, и работали только несколько сотрудников – кстати, все они были энтузиасты или инвалиды.
Работать в такой больнице было и физически, и психологически тяжело – копеечная зарплата, украсть нечего, нищие больные, никому не нужные, выброшенные из жизни старики. Да еще далеко от любого транспорта.
Еда у пациентов – минимально возможная, чтобы не умерли с голоду. Ничего не отщипнуть.
Стирали белье и исподнее лежачих вручную. Сушили на веревках на улице. Я оставила маму там и потеряла сон. Было лето, я жила на даче с внуком.
Мне нужно было готовить доклад на сорок минут перед тысячной аудиторией на непонятном английском. В пять утра я оставляла внука на попечение подруги, которая сидела на даче со своей внучкой, ехала на электричке, потом на метро, потом на сельском автобусе. С сумками, полными еды и фруктов для маминых соседок по палате, тащилась пешком три километра до этого кошмарного барака. Мама была спокойна, пользовалась уважением, привычным в народе по отношению к учительнице, и даже бывала недовольна, что я угощаю ее соседок.
Помню, одну слепую лежачую старушку я спросила, не хочет ли она банан.
А та спросила, что это такое – банан. И недоуменно жевала беззубым ртом душистую мякоть.
Вскоре нужные бумаги были собраны, и я перевезла маму в отличный элитный пансионат, в двухместную большую комнату с лоджией.
Устроила маму и улетела в Японию на Конгресс. Оттуда – в Штаты к мужу. И задержалась там надолго. Но за маму я была спокойна. Она была под надзором: сыта, относительно ухожена и в безопасности.
Ее немаленькая пенсия шла пансионату. Звонила я ей еженедельно, платила за дополнительный уход, даже говорила с ней иногда, пока однажды какая-то медсестра или нянечка не крикнула грубо мне в трубку: «Что вы звоните? Она совсем дурочка, ничего не понимает». И бросила трубку. Я долго не могла прийти в себя. Но как врач понимала, что все правильно.
Мама доживала в хороших, в отличие от тысяч других стариков, условиях. Хотя и без дочери рядом. Родных у нас не было.
Конечно, маму я больше не увидела.
Я застряла без подтвержденной визы в Америке, без которой выезд из страны невозможен. Вернее, въезд потом обратно, после выезда. Ждала ее продления долго.
А у нас там уже был дом, и муж сам не умел жить без женского ухода, был избалован пятью женами.
Короче, знаю, что я плохая дочь, но мучилась из-за этого и до сих пор испытываю чувство вины перед матерью.
Глава 8
Я закрыла наш Центр, уволилась из бюджетной организации Минздрава России. Мы с мужем (№ 4) готовились к отъезду. Мы волновались только за нашу дачу в Подмосковье, которую переделывали и достраивали,