Одобрительные отклики в центральной прессе вызывали горечь. Начало долгожданного движения в культуре, общественной и церковной жизни гасло в волнах всё новых и новых бед. Внешне в стране продолжалась эпоха «гласности и перестройки», а где-то в лесной чаще на границе с Польшей ей был уже подписан Беловежский приговор. Облако огромной катастрофы неслышно вставало над горизонтом.
24 декабря 1991 года, в навечерие католического Рождества, Центр испанской культуры пригласил два десятка своих друзей в ресторан «Метрополь» на первый в России концерт дуэта из Сарагосы. В зале Саввы Морозова на втором этаже звучала музыка Сарасате, Альбениса, Де-Фалья. Гостям преподнесли свежеиспечённый рождественский пирог. Он оказался восхитительно вкусным, а концерт неприлично праздничным в голодной Москве. Город замер на самом краю бездны, и никто из собравшихся не желал в это верить.
28 декабря, в самый канун злосчастного новолетия, после которого всё полетело в пропасть, русские американцы Небольсин и Щербинин совместно с Московским Дворянским собранием созвали в Центральный Дом Работников Искусств на Пушечной тех, «кто любит Россию». Так значилось на приглашении, под пышной шапкой с древнерусским орнаментом. В Каминном зале на торжественный приём и ужин, «посвящённый укреплению связей и сотрудничества в деле культурного и духовного возрождения России» собралось полсотни людей. Речи устроителей в безукоризненных костюмах с манишками и чёрными бабочками о «падении коммунистического ига», великом прошлом России, её бедах и победах, о православии и русском единстве слушали стоя, вдыхая эмигрантский дух и отгоняя тягостные мысли. У задней стены официанты быстро и бесшумно накрывали нарядный и щедрый шведский стол. Затем зазвучала музыка. Танцевали вальс и танго. Было вкусно, сердечно и беспечно. В толпе мелькнул и исчез мрачный Илья Глазунов. Из всех собравшихся, вероятно, он один по-настоящему понимал, что происходит вокруг. За высокими окнами, словно в конце 1917-го года, разверзалась ледяная тьма.
На этом вечере меня познакомили с Сергеем Николаевичем Падюковым, ещё одним русским американцем, невысоким, моложавым и энергичным. Говорил он без малейшего акцента, дружелюбно протянул визитку на английском с необычным сочетанием: «инженер-архитектор, скульптор, правозащитник».
– Не удивляйтесь, – заметил он, – такое бывает. Иногда архитекторы занимаются и общественной деятельностью. Я – член Конгресса русских американцев, и мне часто приходится разбирать всякие юридические вопросы, связанные с собственностью, и ещё защищать людей от несправедливости, помогать эмигрантам, нуждающимся. На Западе нужно уметь отстаивать права человека перед законом.
Я кивал, он рассказывал о себе, неспешно глотая шампанское:
– Я живу недалеко от Нью-Йорка, а родился в Восточной Польше, в Бресте.