Голос начал меняться у меня довольно поздно, лет в 16. В те времена вокальная мудрость гласила, что в период мутации петь не нужно, и я строго придерживался этого правила. Мой голос часто срывался, звучал, то басом, то фистулой, но к 1947 году стало ясно, что мутация завершилась, и я начал понемногу петь. А в 48-м стал уже серьезно размышлять о занятиях вокалом. В классе было много разговоров о том, куда идти учиться. Вопроса о том, чтобы не поступать в высшее учебное заведение, а начинать работать, для меня не было. Но что бы я ни решил в этом плане, не снимало с повестки дня пения. Когда в конце десятого класса я заговорил с мамой о моих устремлениях, ее ответ был простым: делай, что хочешь, но сначала “нужно получить высшее образование, нужно получить специальность”. И я понял, что буду делать и то, и другое: поступать в университет и одновременно – в музыкальное училище. Но осуществить мой план пришлось не сразу: между началом занятий в университете и в училище прошел целый год.
Глава четвертая
Музыкальное училище
Поздняя мутация моего голоса наконец кончилась. Звук в разных диапазонах перестал “ломаться”, я почувствовал большую уверенность, что тембр остался достаточно красивым. То, чего я боялся и о чем меня предупреждали, не случилось: я не потерял гóлоса. Пел я в то время тоненьким тенором, подражая знаменитому в 50-е годы певцу Михаилу Александровичу, обладателю легчайшего лирического тенора очень красивого тембра большой выразительности и обаяния. Популярность певца была совершенно невероятная. Стоило включить радио, как раздавалась знаменитая песня “Как соловей о розе”:
Как соловей о розе поет в ночном саду,
Я