– Моя супруга обожает розы, вы не собираетесь украсить стены вашей виллы вьющимися розами?
– Я об этом думал. Будет все, чего ни пожелаете. Заживете у нас, как в раю.
Этак беседуя, они дошли до трамвайной остановки. И, прощаясь, долго трясли друг другу руки. Полицейский приговаривал: – Ну, я рад, – а чиновник вторил: – и я рад.
Глава пятая
К звезде на потолке поднимается сырость. Войлочные туфли в черно-белую клетку шаркают по кухне и бубнят сентенции о непочтении к родителям.
Теща вздыхает: – Так-то вот.
Тесть: – Недаром говорится – миром правитнеблагодарность.
Теща: – И ведь до чего скрытные.
Тесть: – Она еще хуже его.
– Мне об этом можешь не говорить. Я уж давно к ней присматриваюсь.
– Да-с…
– Так-то вот.
Тесть прочищает проволокой трубку. Затем идет подтянуть гирьку на ходиках. – Черт знает что, – ворчит он. – Что вы с часами вытворяете? Коли не разбираетесь, не лезьте! Это моя забота. Да… Все здесь на ладан дышит.
– Если хотите знать, это скверно с вашей стороны, – скорбно произносит теща, натирая на терке сдобное тесто. – Хотите переезжать – переезжайте. Никто вас не держит. Так почему не придти и не сказать: «Мама, мы ищем квартиру»? А? Нет, этого мы от вас не заслужили!
– Что мы значим для них?! – не без иронии произносит тесть.
– Разве плохо вам было у нас? – патетически восклицает теща. – Разве я не делала для этого очкарика свиные шницели, потому что он не ест говяжьи в томатном соусе?
– А нечего потрафлять, – строго сказал тесть. – Не хочешь – не ешь!
– Она покупает себе новую шляпку и даже не считает нужным показать матери. О, покарает тебя Господь Бог за твои хитрости. И за что только он наказал меня, наградив эдаким чадом?
– Да будет тебе, – говорит тесть.
– Что значит будет? Другая придет: «Мама, а у меня новая шляпка, что скажешь?»
– А что тут скажешь? Помолчи, говорю. Не желаю я больше ничего слушать.
– А! Ты мне еще будешь указывать? Лучше на себя погляди. Целыми днями торчишь тут в шлепанцах. Ступай прочь, надоел!
Тесть вспыхнул, точно костер, сложенный из смолистых поленьев.
– Женщина! – патетически вскричал он. – Ты что это себе позволяешь? Оскорблять больного человека! Не выводи меня из себя, сердце-то у меня некудышное. Будь в тебе больше благородства, ты бы жалела меня из-за моих больных глаз. Я уже и читать-то не могу, круги перед глазами. Это мне-то за мое благодеяние, за то, что я принес себя в жертву…
– Какое еще благодеяние? Какая жертва?
Тесть воздел руки и обратил глаза к потолку.
Загубили, – надсадно хрипел он. – Замучили… Она хочет свести меня в могилу. Запомни, ты меня оскорбила! О, тяжким будет твой предсмертный час!
– Ну ладно же, – мстительно добавил он, надевая башмаки, – я ухожу…