– Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к войне?
Вопрос был неожиданным и более чем странным.
Что это означало? Ведь не для того же затребовал меня к себе Бог весть откуда член Военного совета фронта генерал-лейтенант Мехлис, чтобы поинтересоваться моим мнением о войне.
– Кажется, вы ведете дневник? – последовал новый, ещё более неожиданный вопрос.
– Да, веду. – Я был окончательно озадачен.
Откуда это было известно Мехлису? Никогда я не говорил о своем дневнике окружающим, никому его не показывал. Дневник был глубоко личным, интимным моим делом, которое, право же, никого не касалось.
– Покажите! – приказал Мехлис и утвердил на переносице пенсне без ободков, заранее приготовившись к чтению моего дневника. Теперь член Военного совета фронта совсем стал похож на заслуженного провизора.
Делать нечего, я открыл чемодан, извлек несколько тетрадей, подал их и опять уселся на место. Мехлис принялся читать.
– Та-ак! Все понятно! – вдруг проговорил Мехлис зловеще-удовлетворенным тоном, как будто нашел наконец именно то, что и хотел найти. И громко для всех собравшихся военных людей прочел: – „…Хорошими ораторами у нас были Луначарский, Троцкий и Киров…“. Да как вы смеете ставить рядом с Троцким святое имя Кирова? Знаете, кто убил Кирова? – продолжал Мехлис, повысив голос, и снял пенсне. – Какой же вы подлец!
Все помутилось и поплыло у меня перед глазами. Никто никогда в жизни не называл меня подлецом, да еще и публично.
Не знаю, выстрелил бы я в Мехлиса, но рука инстинктивно, сама собой, схватилась за висевшую кобуру.
– Обезоружить его! – поспешил крикнуть, изменившись в лице, Мехлис. Такая реакция на оскорбления, которые он наносил подвластным ему людям, была, вероятно, ему в новинку. Наверное, приближенное лицо привыкло к тому, что офицеры, которых он осыпал ругательствами, стояли перед ним навытяжку.
Огромный полковник, сидевший напротив меня и следивший за каждым движением, с неожиданным проворством перегнулся животом через стол и мгновенно очень умело выхватил оружие из моей кобуры. И тут я сразу обессилел и сник – будто рухнуло что-то внутри. Озаренный вдруг каким-то мрачным светом, я только теперь понял, что это начало чего-то страшного. Будто сквозь горячий душный туман увидел, как Мехлис, держа пенсне, торжественно поднялся из-за стола во весь рост – все, кто сидел вокруг, тоже поднялись. Лицо его расплывалось передо мной мутным пятном. Откуда-то издали, из какого-то потустороннего мира, донесся театрально-напыщенный голос:
– Передаю вас карающему мечу революции!»
Из штаба Даниил Фибих попал прямо в Лефортово, затем в Бутырку. Следователи, проштудировав его дневники, в чем только военкора не обвиняли. Они цитировали его строки и комментировали их.
Первый говорил: «Вот вы пишете о поездке к партизанам. И даете такой текст: „Партизаны, пожалуй, –