Профессор называл меня самородком, всегда выделял среди остальных китаистов и находил время побеседовать. Он фанател по древности, хотя сам был уникальным ее представителем. В свои 35 он выглядел на все 40, имел небольшую проплешину на затылке, всегда носил очки с огромными линзами, заметно увеличивающими его глаза, и поочередно сменял три клетчатые рубашки. В отличие от Сунь Укуна, от него неизменно пахло древностью и ветхостью.
Я никогда не сомневалась, что хочу писать диплом именно с ним. Еще давно в моей голове возник вопрос о том, кто создал кого. Боги создали людей или люди создали богов? После общения со многими из них я поняла одну простую вещь: они мало что решали и почти не умели созидать. Все творения выходили из-под их легких рук скорее случайно. То и дело у меня закрадывалось ощущение, что когда-то давно им будто выдали инструкции, которым они неукоснительно следовали по сей день. Они законсервировали себя и уже тысячи лет соблюдали один и тот же распорядок, питались почестями людей и не задавали лишних вопросов о том, кто или что в действительности правит этим миром. При этом истоки давно позабылись, а все будто появилось когда-то само собой. Как ребенок развивается девять месяцев из одной-единственной клетки, так и мироздание сформировало собственные формы и законы.
Ко всему прочему боги в панике теряли голову от всего нового и неизведанного. Они ненавидели Нэчжу за то, что он так беспечно рвался в мир людей и постоянно что-то исследовал. Именно поэтому он с такой жадностью тянулся к Сунь Укуну. Тот адаптировался к нововведениям быстро и непринужденно, не уставал задавать вопросы и без устали искать на них ответы. Нэчжа хотел от жизни того же, но на Небе не было ни одного существа, которое могло бы дать ему это и удовлетворить его потребность.
Я так долго рассуждала на эту тему, так усердно скрипела извилинами в попытках понять, что может скрываться у истоков и могли ли люди создать богов и выстроить для них искусственные рамки. Для поиска ответов я решила писать работу про мифологическое сознание древности и исследовать источники на мертвых языках.
Моя страсть к Китаю, мертвым языкам и мифологии раздражала Андрея, он не хотел ничего слышать ни про мой диплом, ни про мою очередную занимательную беседу с профессором Войтичем. Однажды, когда он в очередной раз увидел меня за прописями традиционных иероглифов, я услышала фразу, полную раздражения: «Иногда меня не покидает ощущение, что тебе приятнее спать с этими бумажками, чем со мной». Обижалась ли я на него? Скорее нет, чем да. Я не умела злиться на него и тем более кричать. Он стал для меня заменой всего, заставил почувствовать себя человеком, а не чудовищем.
Всю жизнь мир вокруг убеждал меня в том, что я не умею любить. Даня смеялся, что мой холодный панцирь не пробьет ни один ледокол, Ао Бин (любимый сын дедушки, мой дядя) с досадой