– Не знал я, Машенька, что ты чистая, непорочная, – наконец-то поднимается Леший и подходит ко мне близко-близко. Облизывает меня своим языком чёрным, мягким, как спелая слива в моём саду.
И вижу я, что язык-то у него раздвоенный, прямо как у полоза!
– Защитило тебя твоё девство от моего морока, моих чар. Многое могу я сделать, совершить. Но единственное, не могу я испортить яблочко чистое, наливное. Не могу надкусить плод из райского сада, не познавший ещё вкус греха, – блеет он мне прямо в ушко, и бегут по всему моему телу мелкие мураши от его голоса вкрадчивого и властного…
– Что же мне делать, дедушка Леший? – спрашиваю я его ласково. – Отпусти меня домой!
– Отпущу я тебя и помогу, девочка, – кивает старый лесной чёрт, – только поймай и приведи мне для начала козочку с моего луга, самую беленькую. Самую мягонькую.
И я иду за его стадом, и только я приближаюсь к козочкам и овечкам на лугу, щиплющим травку сочную, они словно отступают от меня всё дальше и дальше. Вот я иду, час иду, второй иду, ноги уже в кровь стёрла, солнце уже за полдень закатилось, а всё никак не могу дойти до стада.
Что же мне делать, как поймать самую беленькую козочку?
Только вижу я вдруг в траве под ногами золотой колокольчик на ленточке шёлковой, поднимаю его, только тянет он меня к земле, как колода тяжёлая, весом своим пудовым.
Понимаю я, что непростой это колокольчик, а заговорённый, и беру его и себе на шею повязываю, и вдруг вижу, что нет у меня больше ни рук, ни ног, а сама я превратилась в белоснежную овечку!
Колокольчик-то не простой, а волшебный! Как и вся эта поляна, и лес дремучий вокруг. Бегу я к остальному стаду, и звенит у меня на шее колоколец, приманивает остальных.
Вот и совсем близко я от козочек. Подхожу я к ним, обступают они меня плотным кольцом, недобро смотрят на меня, и вижу я, что никакие это не овечки, а самые настоящие злые волки! В овечьей шкуре!
Так вот оно какое, стадо Лешего!
Но словно голос ангельский шепчет мне на ушко:
– Не бойся, Маша, сними с шеи колокольчик и надень на самого большого и злобного волка вожака, и спасёшься тогда…
И я, тряхнув головой, сбрасываю с себя бубенчик, и снова оборачиваюсь девицей красною, и, схватив его, набрасываю его на вожака волчьей стаи, который уже совсем близко ко мне, клыками кровавыми клацает, очами огненными полыхает.
И снова как ни бывало дикой стаи: все волки вдруг оборачиваются агнцами белоснежными, и беру я тогда самую пушистую, как пух зимний, козочку за ленту шёлковую, и веду её за собой.
И идёт она послушно за мной, словно и не волк это вовсе в обличье агнца.
Вот уже и солнышко к закату катится, и скоро мой отчим похотливый домой вернётся, и подхожу я к Лешему, который всё ещё ждёт меня на своём пеньке.
– Справилась, Машенька, с моим заданием? Не такое уж оно и простое было, – блеет он сладострастно, и берёт козочку