Ещё тогда наша семья разделилась на два лагеря, и мы с отцом оказались по другую сторону баррикад. Папина дочка. Морячка. И даже русалка. Так называли меня все его приятели из доков, таская на своих плечах вместо рюкзаков. Мы собирались в небольшие стайки и ели сэндвичи с лососем, пока солнце вставало над пиками сосновых рощ. Папа рассказывал истории из своей молодости и подхватывал меня на руки, когда я вытягивала жирного полосатого окуня.
А потом он ушёл. Просто собрал вещи и с рассветом канул в воспоминаниях счастливыми вспышками с наших совместных рыбацких посиделок. Пять лет я хранила удочку у дальней стенки шкафа за платьями, что всё появлялись и появлялись по мере того, как папин запах исчезал. Больше не осталось нашего лагеря, и я осталась одна на своей стороне.
Семнадцать лет спустя я нашла в почтовом ящике письмо. Белый помятый конверт с незнакомым почерком. За столько лет я позабыла не только, как пишет мой отец, но и как он выглядит. Если бы не редкие снимки в альбоме, образ Роя Вествилла навсегда смыло бы из моей памяти. Если бы не пять жалких открыток с цепочкой букв, я бы навсегда забыла движения его руки.
Помню, как я выронила «Бостон Джеральд», разглядев в графе отправителя имя, которого не слышала большую часть своей жизни. Меня разрывало на части от одновременного желания тут же вскрыть конверт и порвать его на мелкие кусочки, как когда-то отец порвал с нами.
– Выбрось его к чёрту. – Сурово сказала Руби, когда я позвонила ей сообщить о послании. Сложно было понять, о чём именно она говорила: о письме или о самом папе. – Неужели ты готова забыть о том, как он с нами поступил?
Наша память коварна и хитра. За её пазухой сотни уловок, как избавить нас от острой боли, и она стирает все болезненные воспоминания, пока одно единственное письмо не воскресит их вновь. Руби не проводила столько времени с отцом, да и вообще слабо помнила его, ведь ей было восемь, когда он растворился на горизонте. Но я никогда не забывала. Просто память запрятала воспоминания о нём в самый глубокий ящик. Пока отец снова его не вскрыл.
Это письмо и теперь лежало в моей сумке рядом с открытками. В отличие от дневника, мне не нужно было перечитывать записи, чтобы вспомнить детали. Я знала его почти наизусть. Перечитывала снова и снова, запоминала каждую закорючку над буквой «в» и даже подсчитывала количество строк. Двадцать три линии размашистых слов. Во столько уместилось всё то, что отец не мог мне сказать последние семнадцать лет.
Я уже была у этого дома год назад. И стояла перед незнакомой дверью снова, надеясь на встречу, которую коварная память вычеркнула из моего прошлого. Я перестала дышать и, постучав три раза, прижала дневник к груди наподобие стального щита. Хотя даже самый прочный панцирь не защитит моё сердце от разочарований.
Но никто не открыл. Тишина поселилась в хижине и никого не пускала в свои владения. Я попыталась достучаться снова, но