Он чувствовал себя совершенно окоченелым, когда проснулся на следующее утро, и до того голодным, что поспешил обменять свой пенс на кусок хлеба в первой же деревне, через которую проходил. Он не прошел и двенадцати миль, когда снова наступила ночь, проведенная им в этот раз на незащищенном от ветра болотистом месте. Когда на следующее утро он встал и двинулся в путь, то еле передвигал ноги.
Дойдя до подошвы горы, он остановился, поджидая ехавшую сзади почтовую карету, и попросил милостыни у сидевших снаружи пассажиров. Но они не обратили на него внимания, а некоторые предложили ему подождать, пока они доедут до верхушки горы, чтобы дать им возможность посмотреть, как скоро может он бегать за полпенса. Бедный Оливер попробовал бежать рядом с каретой, но оказался не в состоянии сделать этого по причине страшной усталости и израненных ног. Сидевшие снаружи пассажиры назвали его за это ленивой собакой и спрятали свои полупенсы в карманы. Карета быстро покатила вперед, оставив после себя одно только облако пыли.
В некоторых деревнях, где он проходил, были прибиты доски с надписью, предостерегающей всякого, кто вздумает просить милостыню, что его посадят в тюрьму. Это так пугало Оливера, что он спешил как можно скорее уйти из этих деревень. Там, где таких досок не было, он останавливался подле гостиницы и грустно смотрел на проходивших мимо него; обычно это кончалось тем, что хозяйка гостиницы приказывала кому-нибудь из проходивших мимо почтальонов прогнать странного мальчика, который наверняка высматривает, нельзя ли ему что-нибудь стянуть. Если он подходил просить милостыню к какой-нибудь ферме, то в девяти случаях из десяти ему угрожали, что на него спустят собаку. Если он заглядывал в лавку, ему напоминали о полицейском.
Не попадись Оливеру добросердечный сторож у заставы и добрая старая леди, все страдания его кончились бы так же скоро, как и страдания его матери или, говоря другими словами, его нашли бы мертвым на большой столичной дороге. На его счастье, однако, сторож у заставы накормил его хлебом и сыром, а старая леди, внук которой потерпел крушение и бедствовал теперь где-то далеко, сжалилась над бедным сиротой и дала ему то, что могла дать по своим средствам, прибавив к этому ласковое доброе слово и слезу сочувствия и сожаления, что запало в душу Оливера куда глубже, чем все страдания, перенесенные им до сих пор.
Рано утром на седьмой день, после того как Оливер покинул место своего рождения, он медленно входил в маленький городок Барнет. Окна были закрыты ставнями, улицы пусты, ни единая душа, по-видимому, еще не выходила на свою ежедневную работу. Солнце, однако, уже всходило во всем своем великолепии, но свет его