– Ах, пожалуйста, это так интересно… Правда, господа? – обратилась она с оживлением к Никитину и Елизавете Григорьевне, делая вид, что не замечает нахмуренного лица Коренева. Кедрович ей понравился: она увидела в нем человека с широким кругозором, с открытой сильной натурой, чего именно не доставало Кореневу. С другой стороны, и Кедровичу, как видно было с самого начала из повышенного тона, которым он говорил, тоже правилась Нина Алексеевна. Такие девушки, как он сам говорил в холостом товарищеском кругу, девушки с мало развитым бюстом, с наивным ртом и большими задумчивыми доверчивыми глазами – особенно нравились ему; с ними Кедрович отдыхал от всех тех женщин, с которыми обыкновенно проводил время в кафешантанах и у которых всегда такие крупные бюсты, такие лживые глаза и такие далеко не наивные губы. – Кедрович, заметив, какое благоприятное впечатление произвела на Нину Алексеевну его речь, еще более воодушевился.
– А в самом деле, – произнес он, – вы ведь дочь газетного работника, который уже около тридцати лет своей жизни отдал газете, отдал себя многим тысячам читателей, каждый день жадно ожидающих от него свежего номера. Вы, наверно, знаете нашу среду, и знаете поэтому, как заманчива, как интересна наша профессия. Вот я напишу статью, напишу ее своими слезами, своею кровью, – и она идет жить в свет, эта статья, идет на глаза строгих читателей. И она существует один день, как мотылек, как однодневная бабочка. Но не думайте, что она исчезла бесследно! Те строки, которые прочитываются и бросаются, – не пропадают вместе с бумагой; они незаметно входят в читателя, отвоевывают в нем всё более и более почетный уголок в мировоззрении – и в конце концов – после двух, трех, десяти тысяч номеров – вы с радостью видите в читателе самого себя: вот он – со своими взглядами, мыслями и понятиями, – вот он, ваш ученик, незаметный, но преданный! И когда в стране общественные взаимоотношения подводят итоги – тогда мы видим вдруг, как откуда-то, раньше невидимые, скрытые, поднимаются на поле общественной борьбы наши ученики. Разве это не приятно? Разве это не вносит в сознание автора величайшее удовлетворение и уверенность в том, что наше дело не пропало даром, что наши статьи живут вовсе не день, а целые эпохи и движут общественную жизнь сильнее, чем книги каких-либо великих мыслителей— теоретиков?
– Ну, вот еще! – воскликнул вдруг грубым голосом Коренев, который при последних