– То есть, господин Самулович, – произнес я, подняв щербатую чашку и оттопырив мизинец, – вы полагаете, что какой-то доморощенный Герострат взалкал славы и решил сорвать открытие храма муз?
– Это одна из версий, уважаемый господин Зимин, – важно кивнул он. – И версия эта сулит нам множество неприятных моментов, а возможно и скандал. Что скверно… очень скверно. Не люблю скандалов. А тут еще и пресса. Но самым плохим вариантом, мой друг, остается ad tertium [4] – написана правда. Кто-то что-то знает, что-то слышал, что-то видел и действительно пытается таким образом помешать преступлению.
– Абсолютная ерунда, – вышел я из роли. – Зачем писать мне? Я ведь всего-то служащий Контрольной палаты. Нет, это Герострат. Уж мне поверь!
– Все может быть. А только ты не только служащий, но также племянник губернатора. И потом, где гарантия, что такие же письма не разосланы в приемную твоего дяди и в полицию? Только там их наверняка в печку кинули, как любую анонимку. Так что смысл есть. Еще какой. И что все-таки в письме, ложь или предостережение?
Весь оставшийся вечер мы провели в обсуждении таинственной записки. Сейчас, по прошествии времени, мне и самому несколько смешным и нелепым кажется тот наивный и радостный энтузиазм, с которым мы взялись за это дело. Тогда никто и представить себе не мог всех трагических обстоятельств, в которые мы окажемся вовлечены. Все происходящее мы воспринимали как небольшое приключение, интеллектуальную игру. Даже Борис, поначалу очень серьезный, все больше оживлялся. Постепенно нас охватил настоящий азарт. Как заправские сыщики, мы выдвигали версии, строили блестящие логические цепочки и тут же разрушали их не менее блестящими контрдоводами. Дошло до того, что мы устроили небольшую пирушку, послав в трактир Свешникова за закуской и самой дорогой мадерой, что по тем временам было для нас непозволительной роскошью. Разошлись за полночь, весьма довольные друг другом и ровно ничего не решив.
2
На следующий день я встал поздно. Голова не болела, но я чувствовал себя разбитым. Что-то неприятное сидело в голове, как заноза. Комната плыла в сером унылом сумраке утра. На столе уже стоял самовар и завтрак. Я накинул домашний пиджак и подошел к столу. Среди вороха канцелярских бумаг, как гнилой зуб во рту, выделялось давешнее письмо. Вот оно! Вечерний кураж покинул меня, и маленький серый лист с плохо написанными буквами теперь уже не казался билетом в мир приключений, а представал тем, чем и был на самом деле – пугающей меткой, которую посылала судьба, неоплаченным счетом, ядовитой змеей в траве. Я налил чай, подошел к окну и взглянул на больницу. В кабинете Самуловича уже, конечно, горел свет. Близость приятеля немного подбодрила меня. Я вернулся к столу, сел, взял чистый лист и по своей университетской привычке решил порисовать схемы, чтобы упорядочить наши вчерашние с Борисом рассуждения. Итак, к чему мы пришли. Есть письмо, имеющее целью либо предупредить