Оставалось идти совсем немного, он заметил многочисленные провалы на этом плато. Видно, из-за этого местность и назвали запретной. Надо было идти внимательно, и неосторожность вела к гибели. Немало охотников сложили здесь свои головы.
Викториус передохнул, положил свой посох на землю, и принялся разматывать верёвку. А перед его глазами, словно вживую, возникли образы тех моряков, с большого нефа «Старый Гусь».
***
Теперь припоминал, морскую дорогу, их корабль, пропахший сельдью от трюма, до вымпела большой мачты. Их судёнышко вышло из пристани вольного имперского города Ростока.
Он искал у пристани судно, готовое доставить его до Риги, Королевского города, построенного датчанами. Вокруг него кипела жизнь. Носильщики переносили громадные рулоны драгоценного сукна, обёрнутые для бережения в серый холст, большие запечатанные кувшины с вином, огромные связки железных прутьев, годных для разной работы.
– Осторожней, монах! Смотри, а то отдавят здесь твою набожность! – засмеялся один из моряков.
– Так я по делу, сын мой, – проговорил Викториус, хотя был вдвое младше этого человека, – должен добраться до Риги, по повелению моего пресвитера, Юлиана.
– Так мой корабль сегодня и уходит. Всего пять серебряных монет, и мы домчим тебя по Восточному морю (Остзее, немцы так называли Балтийское море) до земель Тевтонского Ордена. И, за кормежку, если ты не ешь очень много, то ещё по четыре медяка в день!
– Я учился на медика, – смиренно произнёс Викториус, опустив очи долу, как следовало смиренному служителю церкви, – ведаю и добрые зелья. Многие магистры наставляли меня. Я смогу ьыть вам полезен…
– Тогда с тебя только пять монет, если пообещаешь лечить моих оборванцев, на судне « Старый гусь».
– Буду рад вам помочь, во славу Господню…
И монах расположился на корабле, и с неплохим комфортом. Отдыхал на мешках с шерстью. Правда, селёдочный запах насквозь пропитал даже доски, и непривычки было тяжеловато. А на палубе, ещё тяжелее, видеть, как свинцовая гладь моря перекатывается, скользит, увлекает их судёнышко, и Викториусу опять стало дурно. Он схватился обеими руками за борт судна, свесил вниз свою голову, и его стошнило. Да так тяжело, словно он весь, изнутри, рвался сейчас наружу.
В дороге, один матрос сильно порвал себе руку, а Викториус умело зашил рану, перевязал. И не загнило, не упала лихорадка на несчастного, всё вышло по его честной молитве. Тут уж сам кормщик порывался поселить монаха в своей каютке, да Викториус не захотел покидать матросов, с которыми успел подружиться.
От Риги через два дня должен был идти караван к Пскову, к русским землям. Старший военного караула