Сюрреалистическое видение, однако, постепенно приобретает признаки реальности, становится ясно, что солдаты бросили в реку несколько гранат и наглушили массу рыбы. Самые смелые залезли в сиверковую октябрьскую воду и подобрали обмякшую от взрывов рыбу на товарищеский ужин. Тогда Красивая Меча ещё не была отравлена стоками Ефремовского химкомбината и кишмя кишела всякой рыбой.
Почему солдатам нужно было возвращаться с войны через Рязанскую область, и куда лежал их путь, мне до сих пор не понятно. Благодаря этому необъяснимому событию пришлось очень рано познакомиться с понятием глушить рыбу. Теперь это делают совсем тихо, системно и безжалостно с помощью электроудочек и отнюдь не из-за отсутствия еды…
А вот и документальное свидетельство раннего детства – снимок, сделанный каким-то любителем в нашем огороде летом 1946 года. Я, коротко остриженный «оголец» в белой рубашонке и коротких, застёгнутых на пуговичку под коленками, штанишках на помочах, стою на стуле и держу в правой руке букетик полевых цветов. Слева от меня – мать в светлом шёлковом платье с длинными пышными рукавами, её длинные, подвитые на концах по моде послевоенных лет волосы ниспадают на плечи, правой рукой она обнимает меня, а левую прижала к животу. С правого бока ко мне прижалась бабушка, она в неизменном чёрном платочке, клетчатой кофточке и тоже держит левую руку у живота. Мать с бабкой благодушно улыбаются, улыбаюсь и я, но недоверчивой улыбкой человечка, ожидающего то ли от фотографа, то ли от жизни какого-нибудь подвоха.
С бабушкой и мамой (1946г.)
Сохранившиеся в памяти эпизоды из более позднего периода уже кажутся более упорядоченными и связанными между собой. Некоторые из них относятся к моим первым «университетам», которые я проходил в бывшей земской, а после революции – начальной школе. То ли бабка не хотела сидеть со мной, то ли я не хотел оставаться с ней дома, но мать частенько день брала меня с собой на работу и подсаживала на камчатку – на заднюю парту – к какому-нибудь отстающему деревенскому недорослю. Естественно, усидеть со смирно сложенными перед собой руками мне было трудно, поэтому я вертелся, оглядывался по сторонам, вызывая смех учеников, а мать сердилась, ставила меня в угол, выгоняла за дверь или больно била по голове кончиком указки.
Ещё больнее были наказания за несанкционированную подсказку. Я уж и не помню, как и когда научился читать, писать и считать – скорее всего, «набрался» всего постепенно сам, поскольку глаза и уши мои в классе были открыты, – во всяком случае, однажды я вдруг обнаружил, что могу помогать ученикам первого, а то и второго и третьего класса. Когда рядом со мной поднимались какой-нибудь мальчишка или девчонка и затруднялись с ответом, я не выдерживал и громко подсказывал