Сделать так, чтобы не было Парижского мира, не было отданной на откуп союзникам экономики, не было навязанного технического отставания – всего того, что так дорого нам обошлось в веке двадцатом. Во время Первой Мировой и революции, которых вместе со всеми их десятками миллионов смертей вполне можно было избежать.
Готов я на это замахнуться? После адского пламени почему бы и нет.
Размяв ноги и руки, я аккуратно спустился с телеги и, придерживаясь за борт, пошел рядом. Огромные потемневшие от времени колеса медленно проворачивались по весенней грязи, к счастью, еще не полностью вступившей в свои права. Идеальная скорость, чтобы прийти в себя. Я присматривался к миру, к людям вокруг и, наверно, последним заметил, как впереди поднялась пыль.
– Проверь, – Степан после моих слов про дозоры был настороже, но к нам приближались с юга, то есть с той стороны, где были свои.
Я присмотрелся, и через минуту смог разглядеть зеленые мундиры, золотое шитье и кивера. Точно наши – гусары, только полк не могу вспомнить. Я выдохнул, уже поверив, что скоро окажусь в Севастополе – с таким-то прикрытием нас точно не достанут – когда один из гусар выхватил пистолет и прямо на скаку разрядил его в отправленного вперед казака.
– Предатели! – кажется, я заорал первым.
И это все, на что меня хватило. Несмотря на все красивые мысли об изменениях, тело замерло и отказывалось слушаться. Степан что-то закричал и скинул с плеча винтовку – грохот выстрела, один из чужаков упал. Те стали орать громче. Степан нагнулся, чтобы подать мне руку. Мог бы сбежать, но решил вытащить хотя бы меня. Опять грохот выстрела. На лице казака появилось обиженное выражение, по черной бороде побежала струйка крови, и он рухнул с коня.
Через пару мгновений в наш обоз ворвались семнадцать гусар. В руках пистолеты, половина сразу разрядила их в приданных мне солдат, остальные пока ждали, но больше никто не думал о сопротивлении. Может, еще обойдется? Мысль появилась и тут же исчезла, стоило мне увидеть кривую улыбку на лице одного из нападавших.
– В шашки их, оружие продадим англичанам! – крикнул он своим, а потом с разгона врезал мне в лицо правым ботинком. – Пся крев!
Ругательство на польском было последним, что я услышал. В себя пришел только на следующий день. Тошнило, хотелось пить и есть, но никто не обращал на меня внимания. Сидящие у костра убийцы обсуждали свои планы, и я постарался прислушаться и выяснить, что же происходит. Говорили они на русском, видимо, привыкли за десятилетия службы в императорской армии, так что я почти все понимал. Это действительно были поляки. Их командир оказался из тех, кто бунтовал еще в тридцать первом, был разбит, а потом прощен. Двадцать с хвостиком лет в армии и присяга перед царем ничего для него не изменили, и, как только представилась возможность, он подбил солдат на побег в лагерь союзников.
Тех же из их роты, кто не согласился на предательство, поляки просто перебили.