В Ясной Поляне практиковалось домашнее обучение. Мать учила Лёлю читать, писать и преподавала основы французского и немецкого. Английским он успешно овладевал, благодаря мисс Эмили. Немецкий гувернер старших братьев Фёдор Кауфманн питал глубокую привязанность к der kleine Ljolinka[2] и всячески его баловал. Они вместе катались на санках с горки. Французскому обучал швейцарец Жюль Рей, с которым, несмотря на его многочисленные положительные черты, в какой-то момент все же пришлось расстаться, поскольку смотреть сквозь пальцы на то, как он тайком прикладывается к бутылке, стало решительно невозможно. Рея сменил мсье Жюль Ниф, оказавшийся участником Парижской коммуны, который избежал смертного приговора и нашел укрытие в России.
Закон Божий детям преподавал сельский священник. Усилиями матери Лёля выучил «Отче наш» и другие молитвы и читал их перед сном, глядя на икону в углу. Когда же в конце 1870-х увлеченный религиозными поисками отец пытался понять, способна ли православная церковь разумно ответить на вопрос о смысле жизни, в богослужениях сельской церкви участвовала вся семья. Все крестились и целовали протянутый священником крест, соблюдали посты, исповедовались и причащались. Однако глубоких следов в жизни Лёли эти ритуалы не оставили. Но ему нравились библейские сказания об Иосифе и его братьях. Триумф Иосифа над вероломными и завистливыми старшими братьями стал утешительной параллелью для ситуации, в которой находился он сам.
Учеба для Лёли означала по большей части мучение. Хуже всего дело обстояло с математикой, которую преподавал отец. Уже сам его голос заставлял мальчика сжиматься от страха. На уроках Лёля слушал рассеянно, неохотно и вполуха, в нужных местах кивал, притворяясь, что понимает. Толстой же, замечая, что сын ничего не усвоил, раздражался, повышал голос, кричал и в конце концов, махнув рукой, оставлял плачущего Лёлю в покое. В дверях появлялась мать, тоже со слезами на глазах. Позже Толстой взял на себя неблагодарную задачу обучить сына основам латыни и греческого. Спасало Лёлю только то, что интерес отца к воспитанию и образованию собственных детей успел несколько поубавиться в сравнении с детством старших.
Но в действительности отца Лёля почитал и был уверен, что это лучший и самый умный человек на свете. Прогулка наедине с отцом уже становилась счастьем. Но веселее всего были отцовские игры и затеи. Всем детям запомнился «бег нумидийской конницы». Когда вся семья сидела в гостиной, с облегчением выпроводив утомительных гостей, Толстой внезапно вскакивал и принимался бегать галопом вокруг большого стола. Софья Андреевна, учителя и дети следовали его примеру. Все подпрыгивали и размахивали руками, а после нескольких кругов присаживались передохнуть. Или еще игра: лицо Толстого внезапно становится испуганным, он в ужасе озирается по сторонам и дрожащим голосом произносит: «Он идет, он идет. …» Трепеща и онемев от страха, дети прижимаются к отцу и надеются, что «он» их не заметит. Толстой садится на корточки и глазами следит за «его» перемещениями