но горелка в мешке отсутствовала. Похоже,
огня между нами быть не могло как данности.
Ты взял меня прямо там. Трава прорастала в кожу.
Я никогда так глупо не попадалась.
Я ничему тебя не учила, юности кроме,
жаркой, смешной, слегка совершеннолетней.
Если б мы даже были единой крови,
мы бы любили друг друга, плюя на сплетни
с башни, где занимались большой любовью.
Но мы, увы, действительно канули в лете,
хоть и была эта ваша Лета довольно мелкой,
как ров Инженерного замка, откуда Павел
смотрел и знал, что мой фонарик – подделка,
как знал и день, когда ты меня оставил.
С небесного потолка крошилась побелка.
А себя через Лету ты всё-таки переправил.
И Павел смеётся ещё сотню лет из окон
над теми, кому бессильно желает боли.
Смех прорастает сквозь мой шерстяной кокон,
и я согреваться не буду ни алкоголем,
ни чуждыми мне телами, смотря, как к Богу
китайский фонарик летит над Марсовым полем.
Не мой китайский фонарик над Марсовым полем.
Четвёртое марта
Твой дневник мёртв с четвёртого марта,
как и дом, в чьих окошках ни зги.
Как прокуренный тамбур плацкарта,
где, себя не найдя от тоски,
я звонила тебе, проезжая
петербургских окраин леса,
и большая была пребольшая
наша полночь длиной в полчаса.
У тебя есть весёлые детки.
Ты их учишь ча-ща и жи-ши.
Понарошечку, исподволь, редко,
ненадолго, чуть-чуть, но пиши
мне о том, кто пятёрку получит,
кто четвёрку, а кто и трояк,
расскажи, чем они меня лучше,
почему я совсем не твоя.
Отчего мне тебя, как коросту,
ноготочком с души не содрать?
Не придуман такой патерностер,
чтоб тебе предо мной замирать.
И всесильный Васильевский остров
супротив меня выставил рать
тех, кому так легко и так просто
приходить на него умирать.
Ты живёшь на какой-то из линий
то ли острова, то ли руки,
хироманта они разозлили —
я и жизни живу вопреки!
Мне не стыдно уже больше года
гнать, вертеть, ненавидеть, терпеть,
и с какого такого глагола
я пишу и живу – о тебе?
Я плохая любовница, милый.
Оттого что в ночи я стою
под окном, и глаза устремила
в непроглядную темень твою!
Я хорошая смерть, мой хороший.
Домотканой, посконной, босой
я по каждой брожу из дорожек
с перерезанной рыжей косой.
По тебе я обрезала косы,
нить с тобою обрезать забыв.
Тоскоглазый, печальноволосый.
Мне ль своё деревцо – на гробы,
на лохань, на последнюю парту?
Исковеркай меня, искорёжь!
Твой дневник мёртв с четвёртого