– То, о чем вы сейчас просили, настолько серьезно, что решить вопрос сразу невозможно. Я был так слеп, – он горько усмехнулся, – так мало ожидал чего-нибудь подобного! Но… но…
Он тряхнул головой и провел своею тонкой красивой рукой по высокому лбу, на котором поминутно выступали мелкие капли холодного пота, что случалось с ним только в минуты самого сильного волнения.
– Но речь не обо мне и даже не о вас… С этими вопросами покончено. Я уже сказал вам, что вы свободны и что я не считаю себя вправе посягать на вашу свободу. Что же касается дочери, то… Я остаюсь так одинок…
Он остановился на мгновение, и в его голосе опять что-то дрогнуло. Марья Сергеевна невольно подняла на него глаза… Она чувствовала себя бесконечно виноватою перед ним, и в душе ей было глубоко жаль его. Но он как будто понял ее сожаление и, не желая его, пересилил себя, заговорив слегка надменным и даже злобным голосом, точно этим он хотел спрятать от нее свою душу и свои чувства:
– Я разом теряю и жену, и семью… Вы не теряете ничего – вы только меняете одного на другого, старое на новое и, к тому же, новое – более дорогое для вас, значит, и лучшее…
Марья Сергеевна сделала легкое движение, точно хотела прервать его, но он заметил это и заговорил еще холоднее:
– Вы опять будете любить и будете любимы… У вас опять будет и семья, и счастье и даже, быть может, еще дети.
Марья Сергеевна вздрогнула и опустила глаза…
– Да, и дети, – настойчиво и жестко продолжал он, – значит, судите сами, по совести, чья же Наташа по праву? Кому с нынешнего дня должно быть тяжелее?
Он остановился на минуту напротив нее и взглянул ей прямо в глаза, как бы ожидая ответа. Но она угрюмо молчала и только еще ниже опустила голову. Тогда он опять зашагал по кабинету.
– Я знаю, что я имею все права оставить ее у себя. Но…
Марья Сергеевна радостно подняла голову и быстро вскинула на него вдруг засиявшие глаза.
– Но… Наташа, к сожалению, не трехлетний ребенок, как там! – И он тихо вздохнул, взглянув на портрет смеющейся дочери. – А потому вряд ли мы имеем право решать за нее…
Павел Петрович остановился, точно медлил, обдумывая что-то; жена, порывисто дыша, слегка даже привстала со стула, подавшись вперед, и, тяжело опершись рукой на край стола, глядела на него внимательными глазами…
– Наташе уже четырнадцатый год, у нее уже начал складываться свой характер, свои желания, своя жизнь, и распоряжаться этою жизнью, соображая ее только с нашими чувствами, будет с нашей стороны и нечестно, да и бесполезно. Рано ли, поздно ли, нам, вероятно, пришлось бы раскаяться в своей ошибке.
Он замолчал. Марья Сергеевна все еще стояла в своей напряженной позе, робко вслушиваясь в его слова, но не вполне усваивая их смысл.
– Ну, что же? – проговорила она наконец, видя, что он не продолжает.
– Дело в том, – Павел Петрович как будто смутился немного, – видите ли… Я не знаю, известно ли ей…
Он не