– Вы заходите…
Или:
– Ты войди…
И каждый раз замирали сердца посетителей, толпившихся как овцы без пастыря и боявшихся услышать:
– Всё… устала матушка… Завтра… завтра придёте…
Потому что все уже знали, что раздобревшая на приношениях, обнаглевшая от власти над просителями Настя не смущалась ни убожеством, ни знатностью ожидавших.
А иногда среди дожидавшихся своей очереди к Ольге Митриевне можно было слышать такой неторопливый разговор:
– Вы впервой к матушке-то?
– Впервой…
– А я так уж третий раз прихожу. Без матушки теперь и шагу не сделаю. Обо всём её спрашиваю.
– Что же, помогла вам?
– Ох! Уж так помогла, так помогла, что и не выразишь…
– А что, к примеру, святыни-то у неё есть?
– Какие же это святыни?
– Да вот иные-то юродивые приносят из святых земель тьму египетскую в сткляницах или жабу – тоже египетскую, что от казней-то осталась. А то ещё скелет младенца, Иродом убиенного… Ну или хоть косточку.
– Какие страсти!.. Нет, батюшка, скелетов нету. И жаб в сткляницах не видала. А вот с палицей иерусалимстей матушка не расстаётся.
– И то!..
Несколько счастливцев и в самом деле обустраивались на скамейках, другие сидели, а то и лежали прямо на траве. Прикрываясь от солнца зонтиками – лето выдалось жарким – ходили туда-сюда по дорожке барыни в белых платьях. То и дело слышалась французская речь.
Заглядывали и духовные лица. Да вот хоть бы дьякон не то из церкви святого Георгия, не то из Екатерининской. В праздники бывал батюшка из Воскресенской церкви, служил молебны.
Но и период перинолежания подошёл к концу, и Ольга Митриевна, ещё округлившаяся, порозовевшая, встала на ножки. И повод к тому оказался самый диковинный.
Как-то утром Авдотья Харлампиевна зашла во флигелёк посоветоваться с матушкой: какого жениха для старшей дочери предпочесть – из своих, купеческих, или полковника, который хоть и стар, и нищ, а всё дворянского звания.
Настя зачем-то вышла, а ранние посетители ожидали покорно, когда матушка начнёт приём. И вот Авдотья Харлампиевна, пройдя мимо рассевшихся на скамейках старух, миновала сенцы, вошла в комнату, перекрестилась на кивот и остолбенела. Ольга Митриевна в белой рубашечке, с распущенными по обыкновению волосиками не утопала в перине, а сидела, свесив с кровати ножки и шевеля пальцами ног, словно таракан усами.
– Матушка!.. – наконец опомнилась Авдотья Харлампиев-на. –