Золото бунта. Алексей Иванов

прочь, обмахивая ладонями. Её место занял парень с дрожащей челюстью. Он замахнулся неловко – но ударил сильно.

      – Ой, ещё давай, миленький!.. Ой, сладенько мне!.. Ой, хорошо!.. – визжала черноглазая, валяясь на спине, елозя и суча ногами.

      – Дай поцелую! Дай поцелую!.. – ухала кряжистая девка, бросаясь в ноги толпе.

      Люди, что секли девок, прыгали, будто плясали, выдёргивали ноги из ловящих рук бесноватых, били наотмашь – от себя, чтоб анчутки не залезли на них по прутьям. Старец Калиник брызгал святой водой на всех – и на девок, и на мужиков с прутьями.

      – Убьёте же!.. – изнемогая, закричали в толпе.

      – Сыпь! – гневно крикнул в ответ Калиник.

      Девки и проблевались, и обмочились, перемазались кровью и грязью и уже перестали вздрагивать. Толпа обступила их, преодолев страх, и принялась хватать за локти мужиков, всё ещё пытавшихся ожечь бесноватых прутом.

      – Выбили, выбили бесов! – твердили со всех сторон. – Да хватит же, а то и дух выбьете!..

      – Уйди, з-запорю с-сук!.. – орал и обливался слезами какой-то мужик, метавшийся в руках толпы. К толпе от речки бежали послушники с вёдрами. Калиник опустил кропило – он вычерпал им чашу со святой водой досуха. Он был бледен, тяжело дышал. Да и вся толпа еле переводила дух. Послушники окатили девок, окатили мужика, впавшего в неистовство. Но и без того, оказывается, низкие тучи уже залепили всё небо над Поперечной горой, и сверху сеялся дождик.

      – Эх, страх какой – бесам отдаться… – услышал Осташа рядом с собой и оглянулся, ещё плохо соображая. Это был давешний Корнила Нелюбин с потемневшими, расширенными глазами и с бородёнкой, свившейся в жгут. – Страх, что живёшь и не знаешь, что бесы в тебе, как черви в коровьем брюхе…

      Осташа перебрал плечами. И ему тоже стало страшно. Он думал, что всегда учует беса в себе – ну будто булыжник вместо ша́ньги проглотил. А вот ведь девка – смущалась, заигрывала, а и не ведала, зачем её тятенька с маменькой на Весёлые горы повезли…

      – Это чья девка-то была? – спросил Осташа.

      – Лаврентея Баташова с Кына младшая дочка… Мамка забоялась, чего это она в каплице всякий раз в обморок падает… А другая – дочь Ипата Терентьева…

      – Кого?.. – тупо переспросил Осташа.

      – Ипата Терентьева, хи́тника скитского, – повторил Корнила.

      В это время к Калинику, который всё ещё сжимал в руке кропило, подошли старец Гермон и Калистрат.

      – Надо тебя, отче, и к нам в Ревду позвать, – уважительно сказал Калистрат.