В общем, волны вынесли меня на песок. И событию больше некуда было ускользнуть из моего тела, ведь оно могло существовать исключительно в воде и к жизни в воздухе совсем не было приспособлено. Отблески от засиявших на солнце веснушек облекали слепыми пятнышками мои глаза. И от этого свечения глаза у меня заслезились. С тех пор я плачу почти непрестанно. Ведь событие нужно держать в воде. Правда, плачу я только левым глазом – под ним навсегда в мою жизнь вросла самая прекрасная ракушка. Добытая мной для несвершения. Но, конечно, теперь я не могу её отдать. Надеюсь, несвершение меня поймет, и не отберёт ракушку. Я немедленно нащупал в своей памяти наш последний разговор. Собираясь запрыгнуть в него продолжением, и рассказать о столь непредвиденно обнаружившимся в ракушке событии, не позволяющем своей чрезвычайной для меня ценностью отдать несвершению саму ракушку, а затем обрадоваться его неожиданному желанию, несмотря на это, всё равно мне помочь бежать из города. Но мой прыжок увяз в чьих-то изстонных всхлипах.
Выменянная мальчиком на его юность пыль дотлевала. В ее свете я разглядел его лицо. Это был последний ребенок, в чьём теле находилось несвершение. Само оно исчезло. Сухой ветер обреченности дорвал ещё уцелевшие стенки картонной коробочки, прятавшей мальчика в тумане пыли счастья от мира, и мальчик оказался в обычной жизни. Конечно, он попытался укрыться от неё в омимикрировании задыхающейся рыбы, безнадежностью своего биения надеясь привлечь спасение. Но всем он был безразличен. И у меня тоже не было пыли счастья. По мне это заметно. Извините, мальчик, мне жаль, раз такому прекрасному ребёнку снова придется вернуться в это грустное существование. От усердия он даже поразбивал локти. Но уже устал сопротивляться и смирился. И теперь уныло уходит делать свою домашнюю работу и заниматься всеми прочими невыносимыми по скуке вещами, предназначенными для уже непоправимо взрослеющих детей.
Моё положение стало ещё менее обнадеживающим. Я не только отторгнул договор, но теперь и сообщить об