Наутро он проснулся первым и разбудил Билла. Было уже шесть часов, но рассвет ожидался не раньше девяти, и Генри в темноте принялся за приготовление завтрака. Билл в это время свертывал одеяла и готовил нарты.
– Скажи, Генри, – вдруг спросил он, – сколько, ты говоришь, у нас было собак?
– Шесть, – ответил Генри.
– Неправда! – торжествующе заявил Билл.
– А что, опять семь?
– Нет, пять. Одной нет.
– Проклятие! – в бешенстве воскликнул Генри и, оставив стряпню, пошел считать собак.
– Ты прав, Билл, Пузырь исчез.
– И наверное, он умчался стрелой, раз уж решился бежать.
– Не думаю. Они просто слопали его. Держу пари, что он здорово визжал, когда они запускали в него зубы… проклятые!
– Он всегда был глупой собакой, – заметил Билл.
– Но не настолько, чтобы покончить таким образом жизнь самоубийством, – возразил Генри. Он окинул пытливым взглядом оставшихся собак, оценивая каждую из них.
– Уверен, что никто из этих не сделал бы такой глупости.
– Этих-то палкой не отогнать от костра, – заметил Билл. – Но я всегда думал, что Пузырь плохо кончит.
И это было всей эпитафией над собакой, погибшей в северной пустыне; но другие собаки и даже люди довольствовались эпитафией более краткой.
II. Волчица
Позавтракав и сложив в нарты несложное лагерное снаряжение, путники повернулись спиной к радушному костру и зашагали вперед, навстречу темноте. Воздух сразу огласился жалобным воем, со всех сторон раздавались голоса, перекликавшиеся между собой в ночном мраке. Разговор умолк. Около девяти часов начало светать. В полдень южный край неба окрасился в розовый цвет, и на нем четко выступила линия горизонта, отделяя выпуклой чертой северный край от стран полуденного солнца. Но розовая окраска скоро исчезла. Серый дневной свет держался до трех часов, затем и он угас, уступив место темной полярной ночи, окутавшей своим покровом безмолвную пустынную землю.
Мрак сгущался; крики справа, слева и сзади доносились все явственнее, а иногда слышались так близко, что приводили в смятение выбившихся из сил собак, повергая их на несколько секунд в панику.
После одного такого переполоха, когда Билл и Генри вправили животных в постромки, Билл сказал:
– Хорошо, если бы они нашли где-нибудь дичь и оставили нас в покое.
– Да, они ужасно действуют на нервы, – отозвался Генри.
До следующей остановки они не произнесли больше ни слова.
Генри стоял, наклонившись над котлом, в котором кипели бобы, и подбрасывал в него кусочки льда, как вдруг до ушей его долетел звук удара, восклицание Билла и острый злобный крик боли, раздавшийся из группы собак. Он вздрогнул от неожиданности и выпрямился как раз вовремя, чтобы увидеть смутные очертания зверя, убегавшего по снегу под покров темноты. Затем он взглянул на Билла, стоявшего посреди собак с выражением