Когда мы все начали, пруда не было видно вообще: заросли, крапивы по пояс, травища полтора метра высотой. Это все были когда-то поля, все обрабатывалось. Были маленькие фермочки, объединенные в один колхоз, тысячи голов скота, молокопроводы. Тут, в глухих деревнях, чего только не было – клуб, библиотека, инфраструктура, все работало и жило; даже какие-то следы остались от этого. Как началась перестройка, все накрылось; на полях выросли березы, а лет двадцать назад, мне рассказывали, было видно соседнюю деревню. Сейчас сюда едут москвичи: пусть ехать четыре часа, зато Ока близко, а там на островах море аистов. И Касимов очень красивый и исторический: приезжаешь туда вечером – никого народу, красотища; девчонки ходят с чубчиками и в блузках с фонариками. И все очень медленно – заходишь в любой магазин или аптеку, перед тобой три человека, но в очереди можешь стоять минут пятнадцать-двадцать. Сначала напрягает – через год начинаешь привыкать.
Мы походники, все время с палатками ходили, вот и сюда в лес я свалился с палаткой. Самый тяжелый был первый год – когда местные ко мне ходили с экскурсиями. Все кому не лень – все здесь: кто права качать, кто узнавать, можно ли грибы собирать. Костерок, палатка, ночью просыпаешься от того, что кто-то к тебе идет; потом понимаешь, что это ежик; через два часа опять – ползет на тепло. Потом построили дом, и сейчас я живу здесь практически постоянно, а жена с детьми приезжает. График совершенно не московский – рано встаешь, рано ложишься, особенно зимой: в пять или в шесть вечера здесь все уже спят. Когда я тут один, на питание денег вообще почти не трачу: все свое, даже хлеб сам пек в хлебопечке; экономия – колоссальная. Тут меньше, чем в Москве, зарабатываешь, зато и меньше тратишь.
Я по образованию математик, компьютерщик, но занимался аквариумными рыбками. Массово – всю Москву снабжали, всю Россию. Младший брат все подбивал с этими рыбками: выгодно, выгодно; мы вычистили дома комнату, поставили аквариумы. Потом я прикинул: сталинский дом, кубатура такая-то – это не бизнес. Пошли в клуб юных техников, сняли подвал, где дети кораблики пускали в ванне из нержавейки, – типа аквариумный кружок. Хоба – ничего не разводится, ни барбусы, ни золотые рыбки. А деньги мы все вкладываем, пусть небольшие, но все равно тысячами долларов. Я тогда поехал на Птичий рынок по мужикам; даю сто долларов, говорю: рассказывай брату, как рыбок разводить. Так все потихонечку запустилось. Вышел я с табуреточкой и ширмочкой на Птичий, поставил рыбок, написал: «Скалярия, барбус, меченосец». За пять минут продал на пять тыщ рублей и дальше в эту тему с рыбками влез по уши.
Я попал на переход: тогда рынок переезжал на «Садовод». Все истории, анекдоты, всю жизнь Птичьего знаю вдоль и поперек: стоял в самых барыжных рядах, с людьми, о которых можно писать книжки, у которых в советское время однокомнатные квартиры были набиты деньгами, потому что они не знали, куда их девать.