не потрогать, не добраться, не обнять.
На стекле окошечном узор
помнит твой печально – светлый взор,
плавится дыханьем жарких уст,
исчезает, растворяется без чувств.
«И я ещё здесь, и я ещё жив…»
И я ещё здесь, и я ещё жив.
А значит вполне поправимо.
Не поздно, хоть день сегодня дождлив
и ветер сломал мою иву.
Не поздно ещё и обломки собрать,
приладить, авось и срастётся.
Устал я от прошлого мякиш жевать
не естся мне, больше не пьётся.
Сегодняшний день, какой есть проживу,
наполнятся смыслом минуты.
Я был как во сне, а теперь наяву
меняю свои же маршруты.
И стало от символа веры светло.
С семьёй я поеду на дачу.
Собрался, от сердца едва отлегло,
а ива по-прежнему плачет.
«В садовых бочках полно воды…»
В садовых бочках полно воды —
свинцовый почерк, дождя следы
считать бессмысленно, листвой закружат
и многочисленно пройдут по лужам.
Затем заманчиво затеят игры,
проникнут вкрадчиво хандрой нехитрой.
Проверка прочности – лицо реальности
с пивной отечностью и театральностью.
Врун от рождения, дитя погрешности
телом для времени, духом для вечности.
Ушко игольное, верблюжье кружево.
Господь, довольно мне, вполне
нагружено.
«Иногда я спокоен, забыв вдруг о жизни и смерти…»
Иногда я спокоен, забыв вдруг о жизни и смерти.
Дома выключен свет. Шторы спущены. Двери закрыты.
Я на время остался один и на всём белом свете
ни души, только сила молитвы дана для защиты.
Слышу я голоса, поименно назвать их сумею.
Говорю с ними вслух о былом, как положено тихо.
Лёг осенний туман на заросшую в парке аллею
и никак не найти, где из этого парка есть выход.
Тёмен путь, фонари вдоль дороги стоят наизнанку.
И луна исчезает за грудой из спящих домов.
Пьют поэты в метро и выходят на площадь Лубянки.
И читают всю ночь напролёт строки новых стихов.
И встаёт яркий шар в небесах над Москвой златоглавой.
Я не вижу его на последнем своём рубеже.
В забытьи утонул Политех, захлебнувшийся славой.
Это кто-то сказал до меня, я не помню уже.
«За Пушкина не молится никто…»
За Пушкина не молится никто.
Его цитируют, в театре исполняют.
Экранизировали «наше всё» в кино,
но в храме свечки за него не ставят.
По-снайперски он целился в строку
и флотом плыл его гусиный почерк.
Он русскому был предан языку
все ясны дни и пасмурные ночи.
Ноябрь холодом повсюду задышал.
Его душа псалтыри от нас просит,
минует ночью Грибоедовский канал
и