Приняв такое решение, предводительница храмовников отбросила туманящие разум непривычные чувства и прошла за решетку. Узник на это, казалось, никак не отреагировал. Разве что плотнее сжал кровоточащие губы и перевел взгляд на стену.
Святая достала платок:
– На, вытрись. Тебя больше никто не тронет, обещаю.
Полетаев едва заметно вздрогнул и демонстративно отвернулся.
– Вот дурачок, – улыбнулась предводительница храмовников. – Это всего лишь платок, чего ты так испугался? Или, может быть, не привык, когда о тебе заботятся?
Святая подошла к парню вплотную и осторожно промокнула платком кровоточащие губы. Тот снова дернулся, но храмовница положила ему на плечи ладони, и Полетаев вдруг словно осел, превратившись из камня в ком податливой глины. Он расслабленно, со всхлипом вздохнул, поднял голову и, встретившись взглядом с глазами Святой, не смог его больше от них отвести.
Контакт был налажен, оставалось сделать так, чтобы для узника, кроме нее, не существовало сейчас никого. Она могла совершить это, не разнимая губ, но слова будто сами просились наружу.
– Смотри на меня, смотри, мой хороший. Ты теперь мой. Ведь ты же хочешь этого?
Парень глубоко и часто задышал. Хотел что-то сказать, но так и не смог, лишь кивнул.
– Молчи, пока молчи, только смотри на меня. Смотри и помни: ты мой. Ты только мой, больше для тебя никого нет. Никого больше нет и не будет, только я.
– Только ты… – наконец разомкнул разбитые губы пленник.
– Только я. Только ты и я, больше никого.
– Больше никого…
– Тебя зовут Тимофей? Для меня ты будешь Тим. Только для меня одной… Как твое имя?
– Тим.
– Ты сделаешь всё, что я попрошу, Тим.
– Сделаю всё!.. – подался вперед парень, но Святая напрягла руки и удержала его на месте.
– Ты всё расскажешь, что бы я ни спросила. От меня у тебя нету тайн, нет секретов.
– Я всё, всё расскажу! – горячо зашептал Тим.
– Хорошо, хорошо. Я буду очень внимательно слушать тебя. Мне хочется знать о тебе всё. Но сначала ответь мне, Тим: ты и вправду шпион?
Здоровый глаз узника мгновенно расширился. В этом взгляде читался страх быть покинутым и отверженным, а также отвращение и ненависть к себе, дикая тоска, затаенная боль, но сильнее всего, пожалуй, покаяние и отчаянная мольба о прощении. Изо рта вырвался полувздох-полустон:
– Да…
– Ничего, –