– Тьфу, тварь! – Гречман топнул ногой, и мышь бесшумно скользнула в щель под плинтусом.
«Этак меня надолго не хватит, если от каждого куста шарахаться, – подумал Гречман и заставил себя успокоиться. – Главное – виду не показать. Бог не выдаст, а свинья – подавится. Поживем еще, потопчемся…»
Протопал к двери, распахнул ее, крикнул:
– Балабанов!
– Я, господин полицмейстер!
– Чукеев не вернулся?
– Никак нет! Погодите, погодите, господин полицмейстер, вот, кажется… Ага, точно, он едет!
Через несколько минут грузный Чукеев, тяжело отпыхиваясь, ввалился в дом, положил газетный сверток на зеленую макушку пуфика и доложил:
– Пусто. Все пошивочные объехал – никто платье не признал. Правда, тут вроде как свидетель объявился… Прикажете позвать?
– Какой еще свидетель? Ладно, давай!
Чукеев вышел на крыльцо и скоро вернулся, толкая перед собой в спину невзрачного мужичка с синюшным опойным лицом. Мужичок вздрагивал и озирался, как в лесу.
– Кто таков?
– Ланшаков я, Илья Пантелеич, пимокат.
– Рассказывай, что видел?
– Да шибко-то я ничего особенного не видел… Только вот ночью-то мимо шарашился, из гостей, ну, ясно дело – тяжелый, раз из гостей…
– Вижу, что тяжелый, – властно прервал его Гречман, – прет от тебя, как из бочки. По делу говори – чего видел?
– Как дотепал до энтого домика, гля – что за оказия?! Баба мне голая навстречу! А снежок падат; думаю, может, блазнится, глаза протер – вправду баба. Только не совсем голая, рубашонка на ей и пимишки, и волосы вот так, раскосмачены. Молчком шмыганула мимо, я встал, вслед гляжу, а она чешет и чешет, только космы встряхиваются. Далеко уж отбежала, а тут тройка из-за угла выскакиват, тройка – звери, прямо огонь из ноздрей пышет, еле остановилась. Остановилась, значит, а бабенка в кошевку – прыг, только я их всех и видел.
– А кони какой масти были?
– Я ж говорил – снежок падал, да и темно, шибко не разглядишь; но сдается мне – гнедые лошадки.
– Какие?
– Гнедые.
Гречман насупился и крякнул: час от часу не легче!
Тетрадь в голубом сафьяновом переплете Сергей Ипполитович подарил дочери на день рождения два года назад. И тогда же Тонечка начала вести дневник, перекладывая на бумагу самые сокровенные тайны вперемешку со стихами – конечно же о любви. Последняя запись была сделана вчера вечером и столь торопливо, что на гладкой разлинованной бумаге остались две кляксы, похожие на неведомых жучков. Они словно ползли навстречу друг дружке по тетрадному листу и дивились написанному:
«Господи,