Но не в том был весь ужас увиденного. Из каких-то варварских соображений над трупом самой пожилой – матери лавочника зверски надругались, разрубив тело вдоль паховой зоны. Казалось, её разделал какой-то слетевший с катушек мясник.
Ну не мог человек в здравом уме и трезвой памяти идти на такое… Тут явно совсем плохо с психикой, или кто-то реально охренел от безнаказанности.
Даже мне стало не по себе при виде этого кроваво-красного месива, Леонова вообще скрутило, и он выскочил во двор, чтобы «стравить» остатки завтрака на землю.
Никто из нас не бросил на него осуждающего взгляда. У всех подкатывал к горлу противный вонючий комок.
Но самый ужас ждал нас в прихожей некогда богатого дома. Здесь, посреди комнаты, лежала супруга Кондрюхова, вокруг неё зачем-то были разбросаны пропитавшиеся кровью постельные принадлежности: матрасы, подушки, одеяла, наволочки…
Когда я приподнял одно из одеял, столкнулся с остекленевшим взором мёртвых детских глаз. Меня как будто кольнуло иглой прямо в сердце. Наверное, этот взгляд будет мне сниться до самого конца жизни.
Я вернул одеяло на место. Под ним лежало не успевшее остыть тельце ребёнка лет восьми-девяти.
Всего таким странным образом спрятали четыре трупика. Неужели среди бандитов нашёлся такой, что не мог на это смотреть, и потому скрыл их от глаз?
Я не могу описать словами то, что творилось у меня внутри. Это была страшная смесь гнева, ненависти, бессилия из-за того, что мы прибыли на место преступления, когда оно уже де-факто свершилось, и ничего нельзя исправить. Только найти тех выродков, у которых поднялась рука совершить такое… Человечество просто не придумало, как это назвать!
Я видел, как багровеют лица моих товарищей, как наполняются яростью их взгляды, как холодеют сердца. Нет на свете такой кары, чтобы наказать по заслугам нелюдей, совершивших столь ужасающее злодеяние. Но её обязательно нужно придумать!
Соседу Кондрюхова, бывшего у нас за понятого, стало плохо. Здоровенного мужика мутило, он качался как пьяный и неистово крестился. Пришлось усадить его и отпаивать водой.
Леонов потрясённо прислонился к стене, он боялся сделать лишний шаг. Гром – и тот заскулил, понимая своим собачьим умом, что видит нечто такое, чего не пожелаешь даже врагу.
– Спокойно, Гром, спокойно, – шептал Лаубе и проводил ладонью по загривку пса. – Мы с тобой сделаем всё, чтобы отыскать этих гадов.
Черкесов застыл каменным изваянием, казалось, он перестал дышать.
Лишь только Зимин выглядел на общем фоне спокойным и деловитым, но я отчего-то понимал, что это происходило лишь благодаря неимоверному напряжению силы воли, когда заставляешь себя отключить эмоции, оставив только профессионализм.
– Работаем, товарищи, – сказал я.
Приказ подействовал. Леонов очнулся – отправился искать и опрашивать соседей, Константин Генрихович подтолкнул пса, тот стал принюхиваться