Пользуясь тем, что лейтенант по-прежнему пригвожден к постели, я забрал к себе его форменное платье, предварительно осведомившись у доктора, не задержался ли здесь кто из моих однополчан. Заключив из его ответа, что я не рискую встретить знакомых, я стал беспечно прогуливаться по городу в обществе фрау Лизхен, щеголяя в форме лейтенанта. Попутно я расспрашивал, не продает ли кто лошадь, а также явился с рапортом к коменданту под видом Фэйкенхема, лейтенанта английского пехотного полка, выздоравливающего, и был даже приглашен на обед к офицерам прусского полка и остался крайне недоволен их кухней. Воображаю, как взбесился бы Фэйкенхем, знай он, как бесцеремонно я пользуюсь его именем!
Когда этот достойный джентльмен спрашивал меня, где его платье, – а он частенько осведомлялся о нем, пересыпая свою речь бранью и угрозами, что, мол, вернувшись в полк, он прикажет меня выпороть за неисправную службу, – я почтительнейше уверял его, что оно внизу, убрано в сохранное место: оно и в самом деле было аккуратно сложено в ожидании моего отъезда. Свои документы и деньги больной держал под подушкой. А между тем я присмотрел себе лошадь, и мне надо было расплатиться с ее хозяином.
Итак, я назначил час, когда барышник должен был привести мне моего скакуна и получить причитающиеся ему деньги (не стану описывать здесь мое прощание с любезной хозяюшкой, скажу только, что оно было орошено слезами); собравшись с духом для предстоящего подвига, я поднялся к Фэйкенхему, одетый в его форму и в его кивере, лихо сдвинутом на левую бровь.
– Ах ты, пвохвост пвоклятый! – накинулся он на меня, перемежая свои слова еще более отборной бранью. – Ты, подлый бунтовщик! С какой это стати ты вывядился в мою фовму? Погоди, вот вевнемся в полк, и так же вевно, как то, что меня зовут Фэйкенхем, я с тобой посчитаюсь: живого места не оставлю!
– Я получил повышение, лейтенант, – ответил я ему с глумливой улыбкой, – и пришел с вами проститься. – И, подойдя к его постели, добавил: – Мне нужен ваш кошелек и документы. – С этими словами я сунул руку ему под подушку.
Но тут он громко завопил, словно хотел созвать весь полк на мою погибель.
– Ни звука, сэр, – предупредил я его, – а не то вам крышка! – И, достав носовой платок, так крепко завязал ему рот, что едва не задушил, а потом стянул ему локти рукавами рубашки, намертво связал их узлом, да так его и оставил, прихватив, разумеется, его кошелек и бумаги и учтиво пожелав ему скорого выздоровления.
– Это рехнувшийся капрал рвет и мечет, – пояснил я обитателям дома, которых встревожили крики, доносившиеся сверху.
Итак, простясь с полуслепым ягдмейстером, а также (невыразимо нежно) с его дочкой, я вскочил