К «событию» постепенно привыкли. Как правило, происходило это на закате. Свекровь, выкрав из шкафа зимнее пальто – она была, по рассказам Зинаиды Ивановны, «хитра, как черт» – прокрадывалась на балкон, взбиралась на довольно широкий деревянный парапет и, развернувшись лицом к заходящему солнцу, начинала ритмично раскачиваться. Когда же ее наконец замечали в этой странной позиции, никто не знал, что делать. Пытались хватать сзади, но старуха оказалась агрессивной и сильной. Возникала угроза ее падения вниз безо всякой гарантии благоприятного исхода, как это было при первом полете. Пытались действовать уговорами – она не реагировала. Как-то раз вызвали даже скорую помощь, которая растянула под балконом простыню, пока доктор пошел увещевать упрямицу. Внезапно, плюнув вниз, не дождавшись доктора, мрачная родственница ушла внутрь дома. Поговаривали, что ее стали не то связывать, не то привязывать к ручке двери. Старуха же ухитрялась высвободиться и в урочный час на закате в тяжелом зимнем пальто меланхолично раскачивалась на балконном парапете…
Была на втором этаже нашего дома еще одна квартира, чья непролетарская принадлежность была поистине демонстративной. В ней жили дворяне, о чем было известно положительно всем. Главой семьи был Михаил Петрович Раевский – дворянин, не имевший ни капли пролетарской крови, но обладавший исключительным инженерным талантом, что, надо думать, и послужило пропуском ему и его семье в элитный по тем временам дом. Жена и теща Михаила Петровича происходили из старого и богатого финансового дома, что, естественно, после революции превратило их в «чуждый элемент». Эти сведения свободно обсуждались взрослыми обитателями нашего двора.
Видимо, профессиональные достоинства главы семьи Раевских были действительно высоки и потому до поры до времени к нему снисходили: он имел собственную отдельную трехкомнатную квартиру и высокооплачиваемую работу. Дамы Раевские не только не работали, но и имели возможность содержать домработницу, растить довольно болезненного и избалованного сына, а также холить и лелеять единственную в нашем краю благородную собаку породы колли и по кличке Энди. К тому же теща, именуемая в дворовом быту «старуха Домбровская», частенько наведывалась на Ипподром. В те дни понятие Ипподром, равнозначное слову Бега, для меня имело только географический смысл. Ипподромом замыкалась, да и по сей день замыкается, Беговая Аллея, граничащая с Беговой улицей.
У меня было довольно туманное представление, зачем ходила на Бега старуха Домбровская: