– Сегодня борщ, – ответила она. – Хорошо, что мы взяли всё нужное. Даже чеснок и укроп есть. И сметана. Как ты себя чувствуешь?
Беспокойство обратилось в панику. Всё это какой-то розыгрыш. Да.
Чтобы успокоиться, Демьян сделал несколько длинных вдохов. Это немного помогло.
– Нормально, – осторожно сказал он. – Болит только всё.
– Скоро пройдёт, – ответила она. – Первый день тяжело, а потом уже вполне терпимо.
В кухню снова зашёл боров, успевший обрядиться в старушечьи штаны и потасканную кофту. Он как-то особенно ловко поднырнул одним движением под пиджак Асмиры, осклабился, пошевелил пальцами.
Она дежурным движением подняла нож.
Боров недовольно промычал и отстыковался.
–Ну это вообще добрый вечер, – сказала она, – Слушай, Дём. Убери этого павиана, пожалуйста.
Демьян вздрогнул.
– Ты кто? – спросил он.
Асмира не ответила. Она сосредоточенно помешивала что-то там у себя, дула, пробовала, крутила мельничку с перцем.
– Ты кто? – повторил он, потом встал, подошёл, развернул её к себе.
Асмира стояла в позе хирурга, ожидающего подачу зажима ассистентом: руки разведены, в них – ложка и банка соли, на лице – терпение.
– Ну? – сказала она. – Можно, я продолжу? Съешь пока шарик, если хочешь. Ещё минут пятнадцать-двадцать, так что как раз успеешь. Вот, на холодильнике.
Демьян, плохо понимая, что делает, подошёл к холодильнику и увидел рядом с саквояжем свой телефон. Зашёл, тыкая непослушными пальцами, в приложение: ставка его не сыграла.
Ставка его.
Не сыграла.
Опять.
Хотя, это ведь теперь неважно?
У них уже есть деньги.
Возвращать ничего не нужно? Не нужно?
Или… или всё это ему привиделось? Примнилось?
Демьян развинтил термос.
– Туда бы из морозилки льда доложить, – сказала, не поворачиваясь, Асмира. – Можешь? Будь так, пожалуйста.
Внезапно Демьяну стало страшно. Бессмыслица и пустота коснулись его отчего-то своей чернотой. В голове у него будто бы выключили свет. Это было необычное и будоражащее ощущение. Он и не знал раньше, что в нём было светло. Там, внутри. Не в теле даже, да и не в голове, а… Непонятно, где. В нём. Но не в мыслях. Не в движениях. Выше. Затопившая его темень подсказала контрастом, что там всегда, постоянно, нечто едва заметно тлело, возилось светящимися и щекотными мурашками, подсвечивая ему – что? Дорогу? Смысл? Его самого для других? Для себя? Непонятно. Да и неважно.
Чтобы остановить сумбурные эти мысли, – он чувствовал, как близко прижался к болезненному и суетному жару зарождающейся паники; это злило, заставляло сжимать непонятно на кого кулаки – Демьян нашарил в термосе шарик, и закинул его в рот. Поддавил снизу языком.
И тут же выплюнул.
Дрянной вкус давно пропавшего молока заставил его язык дёрнуться. Демьян крутанул вентиль крана. Прополоскал рот.
– Такое бывает, –