Перед ним снова возникло лицо темноволосой журналистки, ее глаза – огромные, синие; они сразу привлекли его внимание. Ксандер вырвал лист из альбома для эскизов, смял его и бросил в корзину. И лицо… ее нельзя назвать красивой в общепринятом смысле слова, но вокруг нее как будто аура… при виде ее кровь быстрее побежала у него по жилам. Вспомнив их короткий разговор, он сам себе удивился. Ужас, охвативший девушку, когда он отказался от интервью, озадачил его. Она была не просто раздосадована или разочарована, нет! Досаду и разочарование он часто видел на лицах репортеров, когда отказывался с ними беседовать. А сейчас… похоже, он только что грубо растоптал мечту всей ее жизни.
Внезапно художником овладело острое желание зарисовать образ, только что всплывший в его сознании. Он был ярче, яснее и выразительнее всего, чем все, что ему виделось когда-либо. Апатия, владевшая им в последнее время, отступила; он почувствовал давно забытый азарт. Он провел рукой по лицу, словно желая стряхнуть усталость. Прошло много месяцев с тех пор, как Ксандер нормально спал; что бы он ни делал, бессонница не отпускала. Он стал раздражительным и рассеянным.
– Что с тобой, Ксандер? – спросила Серафина, вставая и подходя к нему. Взглянув на чистый лист, она усмехнулась: – Ты что же, рисуешь невидимыми чернилами?
Ксандер метнул на нее сердитый взгляд, и она перестала улыбаться. Почувствовав себя виноватым, Ксандер примирительно улыбнулся:
– Слушай, Сера́, извини, что-то не клеится работа.
– Я не пробуждаю в тебе творческое начало? Может, отвлечемся для вдохновения? – спросила она с откровенной чувственностью в голосе. Прежде чем он успел ответить, она сняла блузку, подошла ближе и, взяв его руку, положила на свою обнаженную грудь.
Ксандер ничего не почувствовал. Закрыв глаза, он покачал головой и осторожно убрал руку.
Весь последний год он бурно развлекался, пытаясь подавить в себе разочарование и гнев, особенно после учиненного критиками разгрома его последней выставки. Вся эта банда как сговорилась – все патетически восклицали: «Что случилось с его талантом!» Но особенно тяжело ему стало в последнее время.
Его опустошали бездарные интрижки, череда связей с алчными женщинами. Ни одна из них не продержалась рядом с ним больше пары месяцев. Художник не находил себе места. Он искал что-то (или кого-то) новое, свежее и ободряющее, способное вытащить его из депрессии. Но все шло по-прежнему: сначала излишества, а потом послевкусие – усталость и опустошенность.
Такой образ жизни, разумеется, влиял на его творчество. Ксандер уже не помнил, когда в последний раз испытывал непреодолимое желание взяться за кисть, карандаш или хотя бы баллончик с краской. Он чувствовал себя истрепанным