– Никитин, я с тобой больше никуда не пойду! Мне аж под футболку залилось! – верещит Лена. – И что мне теперь делать в таком виде?
– Давай поменяемся? Надень мою! – Никитин снимает толстовку. Под ней ничего нет.
Лена снимает испачканную толстовку, а следом и заляпанную футболку. Остается в одном лифчике. Берет толстовку Никитина, морщится и возвращает назад.
– От нее куревом несет!
– Давай я принесу тебе чистую футболку! – предлагаю я.
– Кхм-кхм, – вдруг раздается у двери.
Я подпрыгиваю, разворачиваюсь и с ужасом вижу в проеме… Маму.
Как она так тихо вошла? Будто из-под земли выросла!
Увидев ее, друзья застывают и хором говорят:
– Здрасте!
– М‑мам? – жалобно блею я. – А ты чего так рано?
– В университете пожарная тревога, всех пораньше отпустили. – Она одаряет нас рекламной улыбкой. – Здравствуйте, здравствуйте. Рада увидеть наконец друзей Ярослава.
Дальше она окидывает взглядом голых по пояс Лену и Никитина, затем – Фиалкина. Он так и застыл с повязкой на голове, метелкой в одной руке и бокалом в другой. Мама переводит взгляд на Машу в тот момент, когда она пытается спрятать за спину бутылку с ликером… Изучает упаковки от еды на полу и бокалы… Держится так, словно она в музее разглядывает любопытные экспонаты.
Лена и Никитин быстро одеваются. Маша таращит на Фиалкина глаза, мысленно подавая знак: «СНИМИ!». Не сразу, но до него доходит, он в спешке сдергивает повязку и прячет за спину вместе с метелкой. Повисает мучительная пауза. Я хочу провалиться сквозь землю, остальным тоже неловко. Они не знают, чего ждать от моей мамы. Что она сделает? Наругает?
– Обедаете? – Мама смотрит дружелюбно. Как будто не заметила ничего подозрительного.
– Ага, – снова говорим хором.
– Ну обедайте, обедайте. А потом приходите на чай. Я пирожные купила.
Друзья расслабляются. Никто, кроме меня, не понимает, что мамино дружелюбие показное. А вот я слишком хорошо ее знаю. Прямо сейчас она осуждает все и всех. Лену и Никитина – за топлесс, (а Лену вдвойне еще за стрелки на колготках), Фиалкина – за повязку и метелку, Машу – за красные прядки, а всех в целом – за распитие ликера и срач в гостиной. Мы грубо нарушили ее нормы морали, но она ни за что не покажет свои настоящие чувства: для нее это значит проявить слабость. Равносильно тому, чтобы снять броню на поле боя.
Мама переводит взгляд на меня. В ее глазах – упрек и злобное торжество. «Так и знала, что твои друзья окажутся полным дерьмом. У такого, как ты, просто не может быть нормальных друзей». Вслух же мама говорит, что не будет нас смущать, еще раз зазывает всех на чай с пирожными и выходит из гостиной.
Лицо у меня все горит от стыда. Тщетно гадаем, заметила ли мама бутылку или Маше все-таки удалось ее вовремя спрятать.
– А