8
Об особой смыслопорождающей и структурообразующей роли библейских имён в поэзии Тарковского см. главу «Словарь царя Давида» (Словари и имена)».
9
См. об этом главу «Наместник дерева и неба» (О мировом дереве и сопутствующих мифологемах)».
10
Подробнее об этом см.: 1) Мансков С.А. Поэтический мир А.А. Тарковского (Лирический субъект. Категориальность. Диалог сознаний). Дис. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. Барнаул, 1999. С. 87 – 122; 2) Павловская И.Г. Образы пространства и времени в поэзии Арсения Тарковского. Дис. на соиск. уч. степ, канд. филол. наук. Волгоград, 2007.
11
Тарковский Арсений. Держава книги // Альманах библиофила. Вып. VII. М.: Книга, 1979. С. 24.
12
Термин, впервые введённый нижегородским исследователем поэзии Пушкина В.А. Грехнёвым как инструмент анализа художественной целостности индивидуально-авторского лирического мира. См.: Грехнёв В.А. Слово и большой лирический контекст в поэзии пушкинской поры (Жуковский, Тютчев) // А.С. Пушкин. Статьи и материалы. Учёные записки Горьковского гос. ун-та им. Н.И. Лобачевского. Вып. 115. Горький, 1971. С. 3 -25.
13
Сравнение с церковной иконой «запускает» механизм преображения поэтического хронотопа в особое художественное пространство, которое С. Кекова – вслед за искусствоведом В. Лепахиным – определяет как эонотопос (от греч. эон – вечность, топос – место, пространство). В таком пространстве лирическое слово обретает сакральные религиозно-философские коннотации, как бы «электризуется» вечными смыслами. Подробнее: Кекова С.В. Метаморфозы христианского кода в поэзии Н. Заболоцкого и А. Тарковского. С. 337–359.
14
См. об этом главу «…И в степь как воронкой ветров душу втянуло мою» (Мистерия инициации)».
15
Эсхатологический смысл этого образа эксплицирован в стихотворении «Портной из Львова, перелицовка и починка», герой которого – гонимый войной и жестокой судьбой своего народа-скитальца бедный еврей – определён как «колос недожатый нивы под сверкающим серпом» (1, 122).
16
С образом светоносного круга связана детская мечта поэта «быть точильщиком», о чём он проникновенно написал в автобиографическом рассказе «Точильщики»: «/…/ колесо с тонким приводным ремешком быстро-быстро кружилось. Кружился и волшебный камень карборунд. Точильщик прижимал к нему нож, и начинал идти золотой дождь, дивный золотой дождь, под который я подставлял руку» (2, 160).
17
Проза Тарковского обнаруживает ту же тенденцию. В его автобиографических рассказах можно найти приметы героического («Воробьиная ночь»), солярного («Точильщики»), эсхатологического («Затмение солнца») и даже близ-нечного мифов («Братья Конопницыны»), а рассказ «Константинополь» может быть воспринят как детская «мифологема» вечного города.
18
Наиб