«Моя броня и кровная родня». Арсений Тарковский: предшественники, современники, «потомки». Наум Резниченко

возрасте[13]. Марии Фальц посвящено около 20-ти стихотворений. В одном них – «Первых свиданиях» – прямо указано на магическую причастность возлюбленной к «первородным» истокам творчества поэта – к формированию его Слова и Мира:

      Ты пробудилась и преобразила

      Вседневный человеческий словарь,

      И речь по горло полнозвучной силой

      Наполнилась, и слово ты раскрыло

      Свой новый смысл и означало: царь.

(I, 218; курсив А. Тарковского)

      Продолжая перечень «культурных героев», сопричастных «золотому» (определение А. Тарковского – II, 235) детству поэта, нельзя не назвать учителя музыки Михаила Петровича Медема[14], душевной теплотой и «бумазейной курточкой своей» (I, 401) напоминавшего немца-гувернёра Карла Иваныча из повести «Детство» Л.Н. Толстого. В стихотворении, посвящённом его памяти, «старый Медем» предстаёт как подлинный культурный герой – кудесник, «великан лукавый», посвящавший ребёнка в таинство игры на «заспанном» рояле, минуя скучный «Ганой» – старый «классический» учебник по овладению фортепианной техникой. Музыка, которой учился «по средам» Асик Тарковский у взыскательного и вместе добрейшего Медема, стала одним из источников его светоносно-огневой «прометеевской» поэзии:

      Много было в заспанном рояле

      Белого и чёрного огня,

      Клавиши мне пальцы обжигали,

      И сердился Медем на меня.

(I, 401)

      Не случайно в личной «поэтогонии» Тарковского музыкальная «инициация» предшествует литературной, звук опережает слово, о чём – не без удивления – говорит поэт в стихотворении с характерным названием «До стихов»:

      И странно: от всего живого

      Я принял только свет и звук, —

      Ещё грядущее ни слова

      Не заронило в этот круг…

(I, 191)

      Исследуя истоки жизни и судьбы поэта, в каталог культурных героев Тарковского мы должны включить и безымянного «старика слепого», игру которого на «пятиротой дудке тростниковой» (II, 36) будущий поэт слышал в раннем детстве в родном Елисаветграде. Слепой дудочник играет, стоя на мосту через реку, что в мифопоэтическом дискурсе означает переход («выход») в новую жизнь и обретение нового экзистенциального статуса.

      Во все пять ртов поёт его дуда,

      Я горло вытяну, а ей отвечу!

      И не песок пришёл к нам в те года,

      А вышел я песку навстречу.

(П, 36)

      Ср. в поздних стихах с тем же сюжетом инициации поэта-пророка, восходящим к Библии и, конечно же, к Пушкину:

      И мне огнём беды

      Дуду насквозь продуло <…>

(I, 207)

      Мне вытянули горло длинное,

      И выкруглили душу мне,

      И обозначили былинные

      Цветы и листья на спине,

      И я раздвинул жар берёзовый,

      Как заповедал Даниил,

      Благословил закал свой розовый

      И как пророк заговорил.

(I, 64)

      «Обозначенные» на спине поэта «былинные цветы и листья» позволяют выявить