Леди Дант была до крайности довольна впечатлением, какое, казалось, ей удалось произвести на миссис Харрис. Она даже сняла по очереди оба платья с вешалки и приложила к себе – показать, как примерно должны выглядеть создания Диора на своей хозяйке. Более того, она разрешила уборщице пощупать материал (ибо работящие руки миссис Харрис были безупречно чисты от воды, мыла, порошков и паст) – и маленькая лондонская уборщица коснулась платьев так благоговейно, как если бы это был сам Святой Грааль[4].
Откуда было знать леди Дант, что в этот самый миг миссис Харрис осознала наконец, что превыше всего на земле и на небе она мечтает обладать платьем от Диора – чтобы такое же чудо висело в ее собственном шкафу. Исподволь улыбаясь, довольная собой леди Дант закрыла гардероб, но она не могла, конечно же, помешать миссис Харрис видеть в своем воображении то, что предстало только перед ней: красота, совершенство, абсолютная вершина искусства украшения, какого только может пожелать женщина. А миссис Харрис была женщиной ничуть не меньше, чем леди Дант или любая другая из дочерей Евы. И она хотела, хотела, хотела такое платье из самого дорогого магазина в мире – Дома мсье Диора в Париже.
Миссис Харрис была далеко не глупа. Ни на миг ей не пришла в голову мысль о возможности носить такое платье. Что-что, а свое место она знала. Место это она блюла, и горе тому, кто на него покусился бы. Конечно, ей приходилось трудиться, не разгибаясь, но зато она была вполне независима. Однако в ее мире не было места экстравагантности и пышным нарядам.
Все, чего она хотела, – это обладание; чисто женское желание иметь платье, повесить его в своем шкафу, знать, что оно висит там, пока ее нет дома, а вернувшись, открыть дверцу шкафа и увидеть платье, ожидающее хозяйку. Платье, изысканное, совершенное на взгляд и на ощупь, а главное – идеальный объект для обладания. Словно все, чего ей не пришлось увидеть из-за рождения в ее классе и жизни в бедности, могло быть восполнено обладанием этим великолепным образцом женского убранства. Разумеется, та же огромная сумма могла бы быть представлена ювелирным украшением или, скажем, единственным крупным алмазом, но миссис Харрис алмазы не интересовали. Однако то, что платье может выражать подобную невероятную сумму, лишь увеличивало его притягательность и желание миссис Харрис завладеть им. Да, она понимала, что это желание бессмысленно… но от этого оно не уменьшалось.
И весь этот сырой, туманный день ее согревал образ виденных ею шедевров – и чем больше она о них думала, тем больше росло в ней стремление к ним.
Вечером, когда густой лондонский туман протек наконец унылым дождиком, миссис Харрис сидела в уютном тепле кухоньки миссис Баттерфилд – это был вечер, который подруги традиционно посвящали церемонии заполнения билетов еженедельной футбольной лотереи.
Сколько они себя помнили, и миссис