От разговора с отцом Аня расстроилась не на шутку, слишком свежа была рана от смерти матушки, а уж о том, что с отцом может случиться непоправимое, и думать не хотелось, но он как будто угадал её мысли:
– Вижу, растревожил я тебя, моя ягодка. Но ничего – скоро повеселеешь. Задумал я на субботу гостей пригласить. А то ты как из пансиона приехала, почитай и людей не видала. Так что не кручинься, а заказывай себе новое платье, обсуди с кухаркой, какие кушанья к столу подавать, сколько провизии закупить, да поджидай гостей!
Гости в купеческом доме – дело первостатейное, да и батюшку опозорить не хотелось, поэтому перво-наперво Аня поспешила к кухарке Матрёне, славившейся по Ельску отменным умением печь пироги и запекать поросят. Матрёна сызмальства при господской кухне росла, получив поварские умения в самом Санкт-Петербурге. Может, и заправлять бы ей на княжеской кухне, но лет этак в семнадцать приключилась с ней незадача – болезнь непонятная. Чуть задымят трубы на Путиловском заводе да завеют чёрной дыминой над городом – Матрёна начинала задыхаться, словно от грудной жабы. Думала, помрёт. Может, и вправду скончалась бы без времени, не окажись случайно в здешних местах. И так ей хорошо на лесном воздухе раздышалось, что выпросила она у хозяев чистый расчёт и навсегда обосновалась в Ельске.
Матрёна была бабой крепкой, плечистой, лицом круглая, румяная, словно колобок из печи. И говорила под стать своей внешности: внушительно, но мягонько, по-доброму, со столичным выговором, в котором временами проскальзывали французские нотки – результат воспитания француза-повара, месье Жюрвиля.
Меню обговорили в три минуты:
– Стол приготовлю, барышня, в наилучшем виде, не извольте сомневаться, – сюсюкающим тоном заявила Анне Матрёна. – На горячее изображу расстегайчики из сёмги, бефстроганов из говяжьих медальонов, само-собой, картошечки отварной под баварским соусом. Ну, а на закусочку буженинки построгаем, язычки отварные, грибочки солёные да селёдочку с лучком! Лучше не придумаешь. – Повариха чуть нахмурила лоб и нерешительно посмотрела на Аннушку: – Моя прежняя барыня ещё фаршированную черносливом утку очень уважала. Как предполагаете, барышня, готовить или нет?
– Готовь! – разрешила Аня, оглядывая Матрёнино хозяйство.
Кухня поражала чистотой и нездешней аккуратностью. Составленные горкой разнокалиберные кастрюли громоздились в правом углу, левый угол занимали развешенные по стенам сковороды, а на столике у окна красовались два самовара: парадный, для гостей, и малый, из которого пили чай в течение дня все домашние.
На широкой плите посредине кухни умиротворяюще булькал кофейник, испускающий аромат свежего кофе, шипел жареный лук со шкварками, а в духовом шкафу запекались свиные ножки.
От запахов кулинарного великолепия Аня почувствовала, как проголодалась, и только собралась перекусить, как в дверь кухни