На двадцатом глотке я отпрянул от канистры. Вино натекло по подбородку на майку. Закружилась голова. Я полез на скалу, проветриться и посмотреть на море.
Море бушевало. В темноте волны представлялись огромными, увенчанными пеной, поднимающимися и опускающимися буграми.
Через несколько минут все ребята были пьяные (девушки пили не много). Мне захотелось погеройствовать.
– Вы как хотите, а я купаться хочу. Кто со мной?
– Ты что, сдурел?
– Ночью, в шторм! Мы тебя и спасти не сможем.
Один Валерка принял вызов.
– Я пойду, но ты должен быть рядом, а то я берег потеряю. Очки тут оставлю.
Досадно. Опять не удастся показать Тане, какой я герой. Ведь Валерка рискует в десять раз больше моего.
– Мальчики, вы что, с ума сошли? Валерка, ты что? – воскликнула Таня, когда мы встали. Меня резануло – какую она о нем заботу проявляет!
Мы отошли от скал, вышли туда, где был ровный мелкогалечный пляж и вошли в пенящуюся воду. Секрет купания в шторм прост – надо умело зайти, отплыть подальше, туда, где волны покатые, наплаваться и выйти в редкую минуту сравнительного затишья. Все это мы обсудили с Валеркой до купания. Дождались слабой волны и быстро, прорубив ее головой поплыли от берега. Я плыл рядом с Валеркой и все время подавал голосом сигнал. Все было бы хорошо, если бы Валерка мог также быстро плавать как и я. Но он плыл медленно. И подныривать под волну просто не успевал. Поэтому попадал прямо в пекло – в закручивающийся гребешок. Глотнул соленой воды. Закашлялся. Еще раз глотнул. Захлебнулся. Начал тонуть. Я взял его за локоть и потащил к берегу. По дороге нас два раза било падающими гребешками. Один раз я даже Валерку потерял, но, к счастью, быстро нашел. Выйти тоже удалось сравнительно благополучно – я отделался двумя царапинами. У Валерки царапин было больше. Но он не жаловался. Откашлялся. Царапины затер руками.
– Пришли, герои! – объявила Таня.
– А вот вам штрафную из канистрочки, – провозгласил Сашенька.
Я шепнул Валерке:
– Знаешь, если бы мы не выплыли, они бы этого даже не заметили.
Он ответил тоже тихо:
– Это, может быть, и не плохо.
А потом пропел хриплым голосом:
– Не ходите дети в Африку гулять!
Костер еще горел. Ниночка и Верочка ушли спать. Комсорг дремал. Мишенька солировал. Он говорил с легким еврейским акцентом:
– Я родился в Кишиневе. Ты, Димыч – москвич. Ты не знаешь, что значит жить в провинции… Мои родители жили как в девятнадцатом веке. Тети, дяди, братья, сестры, кузены, бабушки, дедушки – и все аиды. Никто в синагогу не ходит, даже на идише никто не говорит, но все обсуждают, сколько в том и в том еврейской крови. Когда кто уехал и куда. А потом разъехались все. Кто в Израиль, кто в Штаты, кто в Канаду. Папа не поехал – он коммунист, отставник. И Сталина и Хрущева и Брежнева любил. Мама – бухгалтер. В детстве я все время болел. В школе учился плохо. Потом попал в математическую