А обидеть, может, и обидел. Сам чувствовал, что к соседям, да и вообще ко всем относился не иначе, как к неудачникам, бездарям и лентяям. Видел, что народ пьёт, сам – ни грамма. Видел, что у многих нет того задора и устремлённости, что у него. Понимал, что и надежд, и будущего у многих тоже нет. Перестал уважать людей. Перестал.
Виноват? Может, и виноват. Но когда в магазин приходил такой получеловек и требовал водки в долг, иногда давал, иногда нет, но всё чаще стал огрызаться, а однажды выпихнул двоих несколько грубо. Пообещали магазин сжечь, но это давно было, почти и забыл. Но стал учтивее, правда, уважение к людям прошло напрочь.
Стук в дверь не напугал, он был даже несколько скромный какой-то. Овчарка во дворе даже не рявкнула. К нему ходили часто. Кто за чем, чаще за деньгами, иногда приносили что-нибудь на продажу. У него в магазине отдельчик есть «старые товары», очень удобно людям, да и процент брал совсем небольшой, разве лишь на содержание отдела. Люди уважали за это.
Открыла жена. На пороге стояли те, что ещё днем в магазине выпрашивали водки. Сейчас оба были весьма навеселе.
– Назарыч, – так его звали в посёлке, хотя был он Нардыз, но даже и запоминать не пытались. Назарыч и всё, даже магазин записали на Назарыча. – Дай водки, убудет у тебя? Взять уже негде.
– Вы что. Думайте. Откуда? Здесь не магазин. Всё там, да и не дам ничего, пошли вон.
– Ты не кипятись. Добром просим. Пару пузырей и закусить что.
– Совсем одурели. Убери ногу, дверь закрыть.
– Не уберу, добром не хочешь, силой возьмём.
– Какая сила? На себя посмотри. Вас и толкать не надо, дунуть только, свалитесь. Водки им. Хватит уже давно. Убери ногу, говорю, – уже сильно раздражаясь, сказал Нардыз.
– Не хочешь добром? Тогда извини!
И непонятно, как, сразу втроём ввалились в дом. Третий возник из темноты как привидение.
– Назарыч, будем тебя резать, куркуль, и детей твоих.
Походило всё это на какой-то бред. Но в руках у одного действительно появился нож.
– Слушайте, хватит чудачить, и нож убери, порежешься. Откуда у меня водка, не пью я, в магазине всё, а он на ночь на сигнализации. Уходите, добром прошу.
– А ты уже не проси, уже мы тут хозяева, молчи лучше, – прошепелявил тот, что с ножом.
Двое других крепко взяли хозяина за руки и усадили на стул. Третий ножом своим крутил перед носом и приговаривал:
– Мы теперь не только водки, мы и денег возьмём много, чтоб неповадно было жадничать.
Жена растерялась и стояла в дверях детской, как бы загораживая вход.
– А ты, Бирюза, пощекочи его пёрышком, покладистее станет.
«Бирюза» – кличка с последней ходки, когда финку делал, ручка красоты необыкновенной, вся переливается, матовой полупрозрачной бирюзой. На зоне большого труда стоило такую сварганить. А в лезвии отражалось всё. Сам Бирюза говорил, что видит там будущее. Врал, наверное. Берёг нож, любил. Как-то раз отобрали, так ходил следом, пока не выкупил.