Старики перекочевали с майдана на скамеечку напротив нашего дома и молча наблюдали за моими подвигами и страданиями.
– Прям как железный! – сказал я им, утирая пот и желая как то разрядить их трехчасовое молчание.
– Табе с им не совладать! – астматически задыхаясь , сказал старик по прозвищу Балабон, – эта надоть пилу «Дружба»…
– И топор « Любов», – зевнув от скуки, добавил старик Кудинов.
– В шешнадцатом годе,– начал старик Ясаков, как всегда плача изрубленной стороной лица. У него не было глаза, но из розового шрама постоянно текли слезы. – В шешнадцатом годе, послал мене станичный атаман паром чинить…
– Атаманы были ваши – дышать не давали! – просипел, перебивая его Балабон.
– Зато нонь ты дышишь – асма поганая! – плюнул в пыль старик Кудинов. – Невежа!
Балабон закипел, замахал руками. Старики начали ругаться.
– Что с табе взять? Обычая ты, кацапская морда нашего не ведаш..... Видать на службе то тебе комиссары твои ума не вложили. Пербиваишь…
– Да – добавил дед Рыкавсков,– Попил ты нашей кровушки, комбед хренов. А нонь ты, как и мы, пенсионер и нужон ты власти своёй как шобол брошенный…!
Сколько я себя помню, старики ругались с Балабоном, изгоняли его с майдана, но утром он являлся, как ни в чем не бывало.
– Не с того конца бересси… – заметил старик Григорьев. Он вел внуков из детского сада. Их у него было не то восемь, не то десять . И он их все время сам нянчил Рядом с ним всегда было двое – трое карапузов, которые сидели у него на руках , цеплялись за галифе или, опасливо, выглядывали из за ног.
– Че ты его учишь? – старики переключились на Григорьева. – Он табе спрашваить?
– Каждый казак – царь в своем дворе! Ня лезь!
– Ну, срубишь – не унимался Григорьев. – А пень куды?
– Да он старый ,гнилой весь , трактором подцеплю…
– Корни подкопать надоть ! С корней умны то люди корчують…
– Стый мовчки! – цыкнул Кудинов на Григорьева. – Ен образованнай! А ты яво учишь! Сказано: не учи – пока не спросють. Може, он лучее знаить, что да как …
– Ох, – вздохнул Григорьев – Хоша ты, Борюшка, с бородой, а умишком молодой! Все на силу берешь! На «давай-давай», по-советски! Вот состарисси – на ум брать научисси.
До конца отпуска бился я над проклятым деревом. Сначала валил, потом разделывал, потом складывал дрова. Потом чинил чувал, поскольку, падая, ствол разворотил полдвора.
И все это время старики молча глядели мне в спину.
Я сатанел, постоянно чувствуя на себе их взгляды, будто я на сцене, а они – зрители. В последние дни они даже между собой не переговаривались, а только смотрели и молчали.
– Ну вот! – сказал я, прощаясь со стариками, и гордо оглядывая палисадник, раскорчеванный и перекопанный, как под английский газон. – Теперь порядок!
– Конешна,– согласились старики – Теперь можно в футбол гонять.
– Я