шальной
маргарита
испей эту чашу до дна
пусть в пустой голове
лишь браслеты звенят
этот бал-маскарад
скоро кончится
да
поспеши
золушка
сожми стрелки рукой
тебе больно
я знаю
русалочка
знаю
эта боль
эта боль нестерпима
но ты потерпи уж родная
так вышло
так надо
звон браслетов
цвет граната
потерпи
и даже когда
отвернутся вокруг
все
и ты брут
и ты брат
каин
иу-
да да да
поцелуй в уста
посчитай кругляшки бесполезных мо-
нет нет нет
одному
не разомкнуть
одиночества круг
«За окном – все та же мерзость…»
За окном – все та же мерзость.
Затянулась ночь петлею.
Одиночество разверзлось
между небом и землею.
За разлукою – разлука, —
за потерею – потеря —
вдруг врываются без стука,
раскрывая настежь двери.
За изгнанием – проклятье.
За проклятием – забвенье.
Если к вечеру не спятил,
то к утру уж – без сомненья.
За кошмаром – новый ужас,
а за ужасом – кошмары…
Бесполезен и не нужен.
Одинокий. Слабый. Старый.
Новогоднее
снова новый год идет
снова
кружит карусель свою
вьюжит
и смертельно хочется
чтобы
был ты хоть кому-нибудь
нужен
чтоб на елке шарики
дружно
отражали близость
улыбок
если хоть кому-то ты
нужен
сердце словно тысячи
скрипок
и поет и плачет и
рвется
тронь его смычком
отзовется
и прорвется солнце сквозь
стужу
если хоть кому-то ты
нужен
новый год всегда будет
новым
помоги же Господи
сдюжить
сохранив надежду до
гроба
что еще кому-то ты
нужен
«Сознание стало вдруг выпукло —…»
Сознание стало вдруг выпукло —
всеми своими шипами наружу,
пытаясь себя сохранить, защитить,
отстоять от напора безумного мира.
А снег вперемежку с бумажками,
мелко исписанными, все кружит и кружит,
как будто чума, что блуждает
на тонких дрожащих ногах
среди бесконечного пира.
И хочется спрятаться, скрыться,
зарыться и затаиться
под теплым стальным одеялом
и там, в теремочке, сидеть себе тихо-претихо,
к себе никого не пуская.
Но жало мое, чужое мое неземное змеиное жало
меня вновь и вновь выдает, предает, продает,
как раба своего, с потрохами.
«И снова – осень. Теперь уж в январе…»
И снова – осень. Теперь уж в январе.
Ни снега, ни травы, ни солнца, ни мороза.
Сплошная осень – круглый год. И нет
других теперь сезонов. Снова я на прозу
сбиваюсь, путаясь в сырых словах,
как в рваных рукавах смирительной рубахи.
Смешалось все, как в чьих-то пьяных снах.
И голова моя лежит на мокрой плахе:
видать, пришел и мой черед,
а чья-то кровь вокруг еще дымится…
И, как всегда, безмолвствует народ,
вниз опустив хмельные полулица
да полумаски… Это ведь игра,
финал классического действа.
И жизнь опять – на кончике пера
иль –