И поцеловал меня. Яростный поцелуй отдавал на вкус гневом, разочарованием, желанием чувствовать себя живыми в объятиях друг друга, что бы ни принес завтрашний день.
Но когда он схватил мои запястья и толкнул меня обратно на циновку, навалившись всем телом, я снова оказалась на той холодной земле в Чилтее. Закованной в цепи. Избитой. Измученной. Коммандер стягивал с меня штаны, а левантийцы вокруг завывали от ярости.
Я с криком отпрянула. Вырвав руки, я оттолкнула его и выскользнула, забилась в угол, подтянув к себе колени и учащенно дыша.
– В чем дело? – спросил он. Зажмурившись, я слышала только бестелесный голос. – Дишива? Что с тобой?
Но в темноте перед глазами всплывали воспоминания, от которых я никак не могла избавиться, сколько бы мы с Лашак об этом ни говорили, сколько бы ни пытались это прекратить. Их тяжесть. Их сила. Беспомощность, когда меня приковали к земле. Стыд. Пока мой народ пел ради меня, я оплакивала себя.
И теперь лила те же горькие слезы, пытаясь обуздать учащенное дыхание, пытаясь успокоиться, напоминая себе, что я в безопасности, хотя это была ложь.
Я вздрогнула от мягкого прикосновения Ясса.
– Дишива?
Он только слегка сжал мою руку, напоминая, что будет рядом, как только понадобится. Мне хотелось сказать ему, что я это ценю, но паника сковала мне горло, и какое-то время я с трудом помнила, как дышать.
– Можно тебя обнять? – спросил он, когда я пришла в себя.
Я покачала головой. Мне претила мысль о том, что мужчина будет утешать меня после нанесенного другим мужчиной оскорбления, но тут он сказал:
– Ты не должна проходить через все это в одиночестве. Если ты нуждаешься в помощи, это еще не говорит о твоей слабости.
И тогда я напомнила себе, что он еще и левантиец, а не просто мужчина.
Левантийцы редко занимаются чем-то в одиночестве, но почему-то глубоко внутри у меня засела мысль, что я одна несу ответственность за это бремя, и я заставила себя кивнуть и позволила ему себя обнять. А потом, прижавшись к его телу, в это мгновение казавшемуся незыблемой твердыней, я перестала сдерживать слезы, пока не выплакала все, пока вокруг снова не стало тихо, не считая ритмичного биения его сердца.
– Чилтейцы причинили тебе боль, да?
Это вряд ли был вопрос. Слова завибрировали у него в груди, полные понимания, и ответа не требовали. И все же я кивнула. Он заслуживал большего, но сейчас это было все, на что я способна.
– Я слышал, что происходило с другими, – сказал он. – А ты всегда так стремилась все держать под контролем, что мне захотелось разузнать. Я сожалею.
– О том, что расспрашивал, или о том, что случилось?
– И о том и о другом. И о том, что сейчас тебе напоминаю. И… о том, что кричал на тебя. Я чувствую себя…
По-прежнему прижимаясь к его груди, я вставила:
– Беспомощным и опустошенным. Мне знакомо это чувство.
Некоторое время он молчал, мы сидели в темноте и просто дышали, просто существовали, пока наконец я не произнесла то, что он должен был услышать:
– Я