мы за ним приглядываем и сдерживаем от неразумных поступков. Да только Варнак он и есть Варнак. Нас он любит, если так можно сказать, потому не трогает. А что он по пятницам в ночь вытворяет, когда я его полетать да пожрать выпускаю, того мне не ведомо. Хотя возвращается к рассвету сытый и довольный. На неделю ему, стало быть, хватает. Но слушай дальше мой рассказ. Висит это животное и смотрит мне, значит, прямо в глаза. А я и взгляд свой оторвать не могу. И как-то мысль сама в голову пришла берёзку подрубить. Благо не толстый был ствол, топор востёр, да и мы к труду с детства приучены. Но как та берёзка наземь рухнула, так и я рядышком без сил свалился. Хотел дальше помочь, но уже не мог и пальцем пошевелить. А Варнак, словно духом воспрял, да как вцепился клыками в тот ствол и давай его рвать, ища свободу. Только щепки да обломки клыков в стороны летели. Кстати, кровь у него синяя. Смекаешь? Ну, клыки, конечно, он себе новые потом отрастил. Дальше что происходило, – не помню. Слаб я был очень в то тяжёлое время. К тому же на подрубке берёзки в конец умаялся. Пускай и не разглядывал себя в зеркала, да только, думаю, мало чем отличался от деток своих по красоте обличия. Очнулся я в сумраке, накрытый заботливо крылом. Выбрался, значит, я из-под крыла, а с неба дождь льёт. Тогда я, не жалея ног, помчался к детям. А те лежат вповалку и едва дышат. Что делать? Крыши нет, вода поганая с неба капает. Это через неё в округе многие язвами покрылись. Я хватаю в охапку девчонок и бегу назад. Крыло Варнаку поднял и их туда, а сам обратно за Дубком, хоть и не таким именем его в то время звали. Вернулся я с ним, кое-как другим крылом накрыл его и себя, да впал в забытьё, но наперёд успел сказать:
