– Познакомились, товарищ член Военного совета? – прозвучал серьезный голос Осина, который следил за долгим чтением Веснина. – Разрешите, я возьму листовку?
«Значит, это сын Бессонова, он жив, и это теперь очевидно, – подумал Веснин, не в силах оторваться от нечеткой, серой фотографии этого истощенного мальчика с кубиками младшего лейтенанта. – Бессонов не знает об этом. Может быть, догадывается, но не знает. Что же это такое? Текст явно фальсифицирован. Несомненная фальшивка, каких было немало. Кто-нибудь из мерзавцев, попавших в плен вместе с ним, указал немцам: вот, мол, комроты – сын генерала. Да, так, наверное. Скорее всего так. Не может быть иначе. И после этого был помещен в госпиталь. На первом же допросе сфотографировали, придумали текст. Иначе быть не может! Ведь школьник, мальчишка, воспитанный комсомолом, Советской властью! Нет, другому я не верю, не могу поверить!»
– Товарищ член Военного совета, листовка, вы сами понимаете, не для оглашения. То есть… Очень не хотел бы, чтобы это стало известно командующему.
– Подождите.
«Да, Бессонов, Бессонов… Он сказал, что ему сообщили только, что сын пропал без вести. В списках убитых и раненых нет… А каким числом датирована листовка? 14 октября 1942 года. Около двух месяцев назад».
– Товарищ член Военного совета, простите. Листовку верните мне. Случаем войдет сюда командующий. Мы не имеем права травмировать его морально…
«Знали об этом в Москве или не знали, когда был там Бессонов? „Листовка, вы сами понимаете, не для оглашения…“ „Не имеем права травмировать“. Значит, кто-то так или иначе ограждает командующего от истинной трагедии, постигшей его сына. Но зачем? Какой смысл?»
– Скажите, товарищ Осин, вы верите этой листовке? – спросил Веснин вполголоса. – Верите, что этот мальчик… предал, изменил?..
– Не думаю, – ответил Осин и пренебрежительно махнул рукой. Затем поправился: – Но… на войне