В углу у двери стояла суковатая палка. Не то чтобы у отца Михаила болели ноги, но зимой на скользкой дороге она не раз выручала его. И хоть вида особого не имела, но вот уже лет пять, как отец Михаил не расставался с ней.
Он сидел, уже никуда не торопясь, внутренне спокойный, и осмысливал всю свою прожитую жизнь. Мысли унеслись в детство, на Украину, в большое село Кулибабинцы, которое он почти не помнил. Ведь было ему всего три года, когда их оттуда выслали. Отца с матерью он почти не помнил в лицо, перед глазами появлялись только неясные расплывчатые образы, когда он силился вспомнить их. Хорошо помнил только море тепла, ласку и доброту, которые исходили от матери. Хорошо помнил леденцы на палочке, что приносил на Пасху отец, и счастливых братьев и сестру, бегающих по избе.
Семья по тем временам была небольшая: было у него тогда ещё двое старших братьев и сестра. Уже потом ему, подросшему, отец Афанасий рассказал, что знал со слов его братьев. Рассказывал, что жили они в селе зажиточно. У деда было две пары волов, двое лошадей да своя круподёрка, маслобойка. Ну а не раскулачили да не выслали в Сибирь его только потому, что по совету отца, единственного на селе грамотного человека, сельского фельдшера, дед сам сдал в колхоз всё своё добро, и не трогали его до самой смерти. Умер он где-то перед войной.
Деда отец Михаил почти не помнил, а вот день, когда забирали отца, запомнил хорошо. Тогда притихшие дети сидели на лавке в углу под образами, выла и причитала почему-то матуля. Он не понимал, что происходит, но помнил, как тата взял его на руки, долго смотрел ему в глаза, потом прижал к груди, ничего не говоря, усадил на лавку и пошёл из хаты. Больше мальчик его не видел. Братья рассказывали отцу Афанасию, что на следующий день его расстреляли в Виннице. Расстреляли по лживому доносу председательши сельсовета – грубой, безграмотной тётки, первого лежня на селе. Она пила самогон и крепко материлась. Люто ненавидела отца за то, что люди любили его. За советом, ежели что, шли к нему. Бумагу какую-то в район написать, по хозяйству совет испросить – шли не к ней, представителю власти, а к нему. Вот и донесла на него, якобы подстрекателя против советской власти, занимающегося вредительством и саботажем решений представителя законной власти. Опять же со слов братьев, отец Афанасий рассказывал, что, когда началась война и немцы были совсем близко, братья изловили дочку председательши и за косы тащили её к ставку, чтобы утопить, да мужики, что сбежались на крики, не дали.
Перед самыми немцами приехали в село военные на грузовиках и всех, как они говорили, неблагонадёжных вывезли сначала в Винницу, а затем в товарных вагонах в Сибирь. Ехали долго, сутками простаивая на станциях, забитых эшелонами. В дороге умерла мама. Братья рассказывали, что она и раньше частенько хворала, а тут, наверное, не выдержало сердце. Так, сидя на ворохе соломы, и умерла, прижимая совсем ещё малую дочку к груди. Лица маминого отец Михаил не помнил. Помнил только белые, без времени поседевшие длинные волосы, ниспадавшие на лицо, когда мама хотела поцеловать его перед сном. Маму похоронили у какого-то безлюдного полустанка. Так, без гроба, завернув в домотканую скатерть, закопали недалеко от путей, ибо состав стоял там совсем мало. Мальчик не осознавал тогда утраты: лазил по вагону между людьми и не понимал, почему бабы начинали плакать, увидев его, а мужики отворачивали лица в сторону, молча роняя слёзы.
Когда приехали в Ухтомск, Мишу, трёхлетнего пацана, и сестрёнку его, которой только годик с небольшим исполнился весной, забрал к себе отец Афанасий. Братьев определили здесь же, в Ухтомске, на лесоразработки. У отца Афанасия с матушкой Аксиньей детей не было: Бог не дал, как говорила матушка Аксинья, вот они и взяли к себе ребят. Отдали их служителю церкви только потому, что детский дом в Ухтомске был переполнен, и детей собирались отправить дальше в Омск. Однако учитывая то, что сестра была болезненным ребёнком, и дорогу ей быстрее всего было не пережить, как полагали врачи в детском приёмнике, их и отдали.
Наверное, сестре отца Михаила что-то передалось от матери. Врачи говорили, что у неё порок сердца, и что она всё равно умрёт: тогда ещё ничего с этим не могли делать. Не прошло и трёх месяцев после того как они приехали в Ухтомск, как девочка умерла. Тихо, как мама, просто заснула и не проснулась более. Маленький гробик отец Афанасий сделал сам, сам же и похоронил её. Далеко гробик нести не надо было: погост был недалеко от церкви.
Остался мальчик у отца Афанасия и матушки Аксиньи один. Ничем нельзя измерить любовь и ласку, теплоту светлых глаз матушки, нельзя забыть её руки, гладившие его по головке, доброту простой русской женщины. Нельзя сказать, что его баловали, нет. Нечем было баловать особо. Семья держалась все голодные военные годы, да и после войны, благодаря одной коровёнке, уже старой, но тем не менее исправно дававшей по два ведра молока в день, да благодаря десятку кур – вот и всё нехитрое хозяйство отца Афанасия.
Мальчик рос в этой семье и знал, что роднее и ближе нет у него никого на свете. Он знал всегда, что и отец Афанасий, и матушка Аксинья любили его, хотя об этом никогда не говорилось вслух, тем не менее ребёнок это чувствовал. Чувствовал всегда и во всём. За всё время, пока Михаил жил с отцом