Вы ушли и оба стали ближе.
Оба стали ближе и родней.
Стали, будто, на голову выше.
И на жизнь прожитую мудрей.
В суете, стремительности жизни,
мама с папой – это навсегда.
Мы не замечаем, только ближе,
безвозвратность. Дальше пустота.
Я не смог из телефонной книжки
удалить родные номера.
И с упрямством глупого мальчишки
до сих пор жду вашего звонка.
Мамин голос ласковый: – Сынуля.
Сыночка, ну как твои дела?
Мама… Мамочка… Моя мамуля.
Ты прости, не радовал тебя.
Время вспять не ходит. Нет дороги.
Набело мы пишем черновик.
Мы в своих стремлениях убоги.
Как же редко помнили о них.
Тех, кто подарил нам радость жизни
Тех, кто наши выходки терпел.
Тех, кто прививал любовь к отчизне.
С нами огорчался и болел.
Принимая дар любви обильной,
мы не в состоянии понять
важности Любви. Такой. Всесильной!
Что могли, лишь Мама с Папой дать.
Беглец
(Красноярск. 1972 год)
Сквозь зёрнышки просвечивало солнце
у самой вкусной ягоды на свете.
Я в палисадник ящеркою вторгся,
меня никто вообще не заприметил.
В кустах высоких сквозь листву и стебли,
смотрю, как ищут взрослые меня.
Не издеваюсь, просто днём отметил,
что дозревает ягодка моя.
Эх, взрослые, да чтоб вы понимали,
на палисадник вешая замок.
Замки мы ваши, даже не ломали,
я ужиком под плёнкой тихо втёк.
Вот все меня «теперича» ищите,
большие, да? Вам только невдомёк,
не поминайте лихом, не взыщите,
свою малинку съем я точно в срок.
И я заснул среди кустов в малине.
Спокойным сном трёхлетки без забот.
Я спал, а мама с папой голосили.
Я им уже ничем помочь не мог.
Под утро, вот, не трудно догадаться,
меня скрутили, я бежать не мог.
С моей малинкой мне пришлось расстаться,
но папка взял и выбросил замок…
Деда Ваня
(ул. Аэровокзальная. Красноярск. 1973 год)
– Мы на лодочке катались,
а под лодочкой вода.
Девки юбки замочили,
а на Сашку вся беда!
Деда Ваня вместо «Здрасьте»,
пел про лодочные страсти.
Девок я не знал тогда,
на меня за что «беда»?
Дед – отец моей бабули!
Прадед – длинно, вот уж дули.
Пел роскошно «дед» Иван,
я ему не подпевал.
Пел, когда сажал картошку.
Пел, когда грибов лукошко.
Пел, на нервах мне играл.
Я вообще не подпевал.
И от деда втихаря
пробирался в стайку я.
В царство солнечных лучей,
заглянувших из щелей.
Запах свежесбитых досок,
а на стенках криво, косо
в гордом таинстве металла
инструментов здесь не мало.
Все на солнышке блестят —
хром бочков, червлёный взгляд.
Пилы, пилки, натфилёчки,
бокорезы и тисочки,
тут стамески, рашпиль есть,
пассатижей, ну не счесть.
Вот лежит большой рубанок,
в свежей стружке, как подарок.
Тут раздолье, тем, кто крут,
руки у кого растут,
из-под правильного места.
Боже, как же интересно!
– Мы на лодочке катались!
К стайке дед Иван идёт,
махом мы ретировались,
может мимо проплывёт…
Дед прищурился, склонился:
– Что, Сашулька, заблудился?
Ничего пока не трожь,
научу, как подрастёшь!
Время шло. Подрос малёк.
Только Деда Ваня слёг.
Фронт. Раненье. Слёг. Болит.
Не поёт. Не говорит.
– Мы на лодочке