Положив трубку, она спросила:
– А чего ты не сказал, что Бажановы позвали тебя с ночевкой?
– Забыл, – мрачно ответил я.
Спалось мне в ту ночь гадко. Я просыпался, вертелся, сбрасывал одеяло и снова натягивал, мучаясь то от липкой жары, то от лихорадочной дрожи.
Снилось, что я сижу в зрительном зале, а «дебилы», пуская слюни и сопли, смотрят на экран, где красотка елозит тем самым местом по мертвому сгнившему лицу. А потом это место оказывается вросшим в ее живот карпом, глодающим мягкие полуистлевшие щеки. Я кричу, и «дебилы» поворачиваются ко мне, открывают рты, а из них раздается оглушительный шум телестатики.
Весь день я провел, как перед казнью. Ночные кошмары не развеялись, а переросли в навязчивую полуденную тревогу. Любимые вещи не приносили радости – вафли «Куку-руку» казались не слаще картона, электронный писк приставки раздражал. Даже когда начался «Дисней-клуб» с его «Утиными историями», я мог думать лишь о кинотеатре «Юность» и фильмах, которые там идут по ночам. В голове вертелось четкое осознание: то, что там показывают, – неправильное, неестественное, злое. Перед глазами мелькали картины перекрученных, извращенных сюжетов: как Хома Брут, страшный, выпучив пустые и сверкающие, как у Вия, глаза, гоняется по церкви за панночкой в исполнении Натальи Варлей. Как Ким Бейсингер из «Девяти с половиной недель» медленно опускается на колени перед Микки Рурком и вгрызается ему в живот; по-собачьи треплет из стороны в сторону, вытягивает кишки. Как мертвенно-бледный Сталин в последний раз затягивается трубкой и выпускает пулю из чекистского маузера себе в висок, а за окном его кабинета виднеется Спасская башня, на которую, словно на здание Рейхстага, устанавливают огромный красный стяг с черным пауком свастики посередине.
К вечеру я был совсем измотан и выглядел настолько болезненно, что мама даже спросила, все ли в порядке и не стоит ли мне остаться дома. Я соврал, что все хорошо. Лучше разок потерпеть, чем прослыть ссыклом на весь район.
Как было условлено, в восемь я отправился к Бажановым, а в полдевятого позвонил домой. В гостях у братьев я бывал нечасто и в очередной раз отметил, насколько те бедно живут: старая мебель чем-то заляпана, на полу батарея пустых бутылок, в квартире витают неистребимые запахи вареной капусты и табака. В закрытой комнате громко работал телевизор, его кто-то перекрикивал.
– Опять батя с Ельциным ссорится, – пояснил Женька. – Погнали.
План был таков: на заднем дворе «тринашки» перелезть через забор по приспособленному для этих целей мусорному контейнеру. Осторожно пройдя под окнами, добраться до угла фасада и вклиниться в толпу, пока «дебилов» собирают в шеренги. Потом вместе со всеми войти в кинотеатр.
– А если будут проверять по фамилиям?
– От-тзовемся за кого-нибудь, кто будет т-тормозить. Они ж де-е-ебилы!
Но меня беспокоило другое – вряд ли после сеанса им дадут разбрестись кто куда. Скорее всего, подгонят автобус, чтобы отвезти в интернат, и хорошо если удастся сбежать раньше, ведь, насколько я слышал, выбраться из этого заведения ой как непросто.
– А