Эжени кокетливо подмигнула себе в зеркале, чтобы немного приободриться. Внутреннее чувство подсказывало, что она совершила очередную глупость, но врожденное упрямство не позволяло это признать. Она задрала голову повыше (шея так выглядит длиннее) и, держа в руках разноцветный поднос, на котором стояла чашка с кофе, направилась в комнату, где почивал Альберт Ильич.
– Милый, просыпайся, – поставив поднос на столик ар-деко, Эжени наклонилась к Альберту Ильичу и, обдавая его ароматом тяжелых маслянистых духов, прошептала: – Тебе в присутствие.
Почему-то слово «присутствие» ей особенно нравилось в последнее время, оно позволяло чувствовать себя этакой помещицей, генеральшей, женой значительного лица. Эх, почему она родилась в этом дурацком двадцать первом веке? Ее эпоха – это пятидесятые годы прошлого столетия. Времена бравых генералов и их величественных жен, способных карать и миловать легким движением руки.
Не будучи в курсе душевных терзаний Эжени, бравый генерал мужественно всхрапнул и перевернулся на другой бок. Эжени наморщила носик. В юности она не понимала прелести молодых красивых мужчин: ну что они могут дать, кроме нескольких минут радости? Но с недавнего времени ее начали посещать страшные мысли. Возможно, было в юных Аполлонах и нечто такое, что недоступно старикам.
Эжени снова наклонилась к генералу и гаркнула ему прямо в ухо:
– Просыпайся! – Затем, немного подумав, добавила: – Милый.
– Что? Что случилось? – Альберт Ильич подскочил в панике, оглядываясь по сторонам. После ночи с молодой любовницей ему требовался отдых, который день ото дня становился все более продолжительным. И не было более верного способа испортить ему настроение, кроме как разбудить раньше времени.
– Ничего не случилось, кот. Просто меня с утра посетило вдохновение, и я написала письмо…
– Письмо? – Альберт Ильич сел на диване. Высокий, крепкий, с выразительным лицом деревянной скульптуры.
Такого хорошо представлять в капитанской рубке военного корабля или, чем черт не шутит, атомной подлодки. Одним взглядом Альберт мог остановить попытку мятежа и жестоко наказать за непослушание. Но в последнее время в этом людоедском взгляде все чаще Эжени ловила отчаяние. Словно ее генералу и правда хотелось оказаться на атомной лодке подальше от всего того безобразия и хаоса, в который превратилась его жизнь с момента, когда в нее ворвалась Эжени. С ее кудряшками, волнующей грудью и активной жизненной позицией. Он оказался слаб, поддался соблазну, его закрутило, завертело, но чем дальше, тем больше хотелось ему домой, под бок к верной Авдотье, которая никогда формами не блистала, зато отличалась редкостным благоразумием, хладнокровием и умением вовремя промолчать.
– Вот, милый, все как ты любишь, черный без сахара. – Эжени сунула генералу в руку чашку, которую почему-то считала антиквариатом (негоже генералу пить кофе из простых чашек!).
– Ты