Я подумал (оказалось, что после глотка кофе я вновь смог думать), что на преодоление одного лестничного пролета у меня уходило около четырех минут. В момент обдумывания этой глубокой мысли мне протянули красную телефонную трубку на длинном витом шнуре.
– Ты как, пропащий, добрался до дома? – радостно, до боли в моих отравленных алкоголем перепонках запищала в трубке Леночка Смирнова, моя очень симпатичная одноклассница, которую я вчера, до момента, пока был в сознании, пытался отволочь в уголок, чтобы предаться различным непристойностям.
– Лен, не кричи, пожалуйста, и почему пропащий?
– Так ты вчера убежал!
– От кого убежал, от тебя? – поразился я.
– Нет. Мы возле метро такси ловили, чтобы по домам ехать, а потом видим, что тебя менты пытаются в вытрезвитель увезти.
– Менты?
– Ну да, будку свою подогнали и тебя тянут.
– А я?
– Ты в столб вцепился и какую-то песню орешь, что-то типа «сверкая блеском стали», они тебя оторвать не могут. А потом мы подошли, стали их уговаривать, что мы тебя заберем и домой доставим. Пока мы с ментами договаривались, ты взял и убежал куда-то. Они на своей будке за тобой поехали, но, я так понимаю, тебя не нашли.
– Выходит, что не нашли. Ладно, спасибо вам, что меня спасли, еще увидимся. Сейчас говорить не могу, наверное, заболел.
Я отнес трубку в коридор, свернув двухметровый шнур, а вернувшись на кухню, заглянул в грустные глаза мамы:
– Мам, я все – выпивать завязываю. Завтра пойду в военкомат на учет становиться, ну а потом на работу устраиваться.
– Ты лучше в институт иди восстановиться.
Я осторожно, чтобы голова не взорвалась болью, отрицательно мотнул головой. В прошлой жизни, по настоянию родителей, я поперся восстанавливаться в институт в середине января, за три дня до начала зимней сессии, посреди года, наплевав на настоятельный совет декана факультета восстановиться осенью. Декана я переборол, но сессию не сдал – декан мне смог доказать, что стоило его послушаться.
– Нет, мама, я узнавал, меня посреди года не восстановят. Не надо злить администрацию института. Пойду работать.
Мама поджала губы:
– Я бы еще подумала на твоем месте.
– Конечно, мамочка, я подумаю.
– Привет. – Кто-то схватил меня сзади за рукав старой куртки. – Ты давно вернулся?
Я обернулся. Серые глаза, нос кнопкой, мелкие, непослушные кудряшки темными прядями в художественном беспорядке рассыпались по плечам – очарование юности. Губы, сложившись сердечком, потянулись ко мне. Моя первая жена, юный, только что распустившийся цветочек. Моя первая взрослая любовь, обхватив меня тонкими руками, тянулась ко мне. Я положил руки на ее плечи и, приподняв ее, отодвинул в сторону. На юном личике радостная улыбка сменилась недоумением и обидой, а я вспоминал нашу, давно забытую, как детский кошмар, жизнь. Скоропалительную свадьбу, первые годы безумной