Он ведь читал… нет, газетам случалось врать аль преувеличивать, однако же гишторию некоего Г., который из полюбовников Аврелия Яковлевича в ведьмаки выбился, они излагали с такими подробностями…
И Гавриил сам расследование проводил.
В Гданьск наведывался, в гостиницу коронную, где и беседовал сначала с неуживчивым управляющим, каковой велел Гавриила гнать, заподозривши в нем еще одного жадного до сенсаций крысятника, а после с коридорным, куда как более ласковым.
Он Гавриила выслушал.
И рассказал, как оно было, и про нумер, где на паркете огненные письмена месяц не сходили, а запах серы и вовсе всю меблю пропитал, оттого и пришлось ремонт делать. И про торт, и про баню, и про иные чудеса, свидетелем которых случалось быть… если и привирал, то немного.
А значит, имелся тайный способ!
– Возьмите меня! – Гавриил, преисполнившись решимости – за-ради светлой мечты всеобщего блага он готов был пожертвовать собой, и не только собой, – распахнул полы плащика. – В ведьмаки! Я хороший…
Аврелий Яковлевич крякнул и отвел взгляд.
Нет, в жизни ему случалось повидать всякого… особенно опосля тех пасквильных статеек, которым «Охальник» опровержение дал, но как-то стыдливо, неуверенно, а потому вышло лишь хуже – все разом вдруг уверились, что Аврелий Яковлевич именно тем и занимался, о чем в статейках писано.
Двери старого клаба не открылись.
Зато однажды в черном конверте, розовой ленточкой перетянутом, появилось приглашение вступить в тайное сообщество содомитов почетным членом. Аврелий Яковлевич конвертик спалил с немалым удовольствием, радуясь, что Лукьяшка при всем его любопытстве не имеет обыкновения нос совать в почту ведьмакову… Но приглашение приглашением, содомиты содомитами… и томные юноши, которые взяли за обыкновение появляться на ведьмаковом пути в тайной надежде устроить собственное бытие хоть и не законным браком, да методой обычно дамскою, вели себя прилично.
А этот…
Плащ повис тряпичными крылами, и драная подкладка его лоснилась в свете фонаря.
Гавриил был худым. Жилистым. И каким-то несуразным. Его бочкообразная грудь густо поросла курчавым волосом, а впалый живот, напротив, был лыс, и белые шрамы на нем гляделись своеобразным узором.
Сероватая шкура Гавриила от холода пошла гусиной сыпью и натянулась на острых костях до предела. Одно неловкое движение, и прорвется она…
– Угрожаешь? – осведомился Аврелий Яковлевич.
– А говорили, я вам нравлюся. – Гавриил переминался с ноги на ногу, втайне уже понимая, что замысел его, казавшийся великолепным, не удался.
А ведь по книге делал.
И неожиданная встреча… и предельная откровенность, которая по мнению некоего пана Зусека, которого в лавке весьма нахваливали – книги его пользовались небывалым спросом, – должна была расположить сердце особы капризное к просителю. Не помогли и особые