Тихо бренчит клавесин.
Играла Августа, а Катарина перелистывала ноты… или наоборот? Нет, ныне Августа в зеленом, а Катарина в розовом… или все-таки? У Катарины мушка на левой щеке… точно, в виде розы. Августа же на правую ставит и над губой тоже… и пудрится не в меру, по новой моде, которая требовала от девиц благородного происхождения аристократической бледности.
…Катарина же предпочитала уксус принимать, по пять капель натощак.
И Евдокии советовала весьма искренне: средство хорошее, авось и поможет избавиться что от неприличного румянца, что от полноты излишней…
Клавесин замолк.
И сестры поклонились. Они хоть и рядятся в разное, а все одно Евдокия их путает…
– Чудесно! – возвестила Богуслава.
Как у нее получается быть такой… искренней?
– Вы музицируете раз от раза все лучше… в скором времени, я уверена, вы сможете и концерты давать…
Евдокия благоразумно промолчала. Чего она в музыке понимает? Вот то-то и оно… ни в музыке, ни в акварелях, которые сестры демонстрировали прошлым разом, и Богуслава пообещала выставку организовать, хотя, как по мнению Евдокии, акварели были плохонькие… ни даже в столь важном для женщин искусстве, как вышивка гладью. Вышивка крестом, впрочем, также оставалась за пределами Евдокииного разумения.
– Вы так добры, дорогая Богуслава! – воскликнула Августа.
Или Катарина?
– Так милы!
– Очаровательны!
– Мы так счастливы принимать вас…
Евдокию, как обычно, не заметили. И в этом имелась своя прелесть. В прежние-то разы ее пытались вовлечь в беседу, во всяком случае, она по наивности своей видела в этих попытках участие.
Добрую волю.
– И я счастлива, дорогие мои… – Богуслава обняла сначала Катарину, затем Августу… – В детстве я мечтала о сестре… а теперь получила сразу троих…
Все-таки голова разболелась. И не только в мигрени дело. Этот дом будто высасывал из Евдокии силы. И всякий раз она давала себе слово, что нынешний визит будет последним.
Она поднялась и вышла.
Никто не заметил.
Своего рода перемирие. Евдокия старается его не нарушать.
В соседней комнате темно, и лакей не спешит зажечь газовые рожки, надо полагать, не считает Евдокию достойной этаких трат. Обидно? Уже нет. Она ведь поняла, что в этом доме ее никогда не примут. Зачем тогда она мучит себя, являясь сюда раз за разом? Чего проще отговориться той же мигренью или занятостью… хотя нет, занятость – неподобающий предлог для женщины. Впрочем, чего еще ждать от купчихи, помимо денег?
Деньги они бы приняли. И готовы были бы терпеть Евдокию, если бы она…
Не плакать.
Было бы из-за чего слезы лить… небось маменьке с ее свекровью благородных эльфийских кровей тоже нелегко приходится…
Смешно