Однако необходимо отметить, что еще в 1975 г. Н. И. Загородников[177], в 1978 г. Н. А. Беляев[178], в 1981 г. Г. Г. Криволапов, в 1983 г. П. С. Тоболкин[179], в 1984 г. В. А. Владимиров[180], в 1988 г. М. А. Гельфер[181], в 1994 г. Б. В. Волженкин[182], анализируя непосредственный объект преступления, предусмотренного ст. 157 УК РСФСР, отмечали, что под ним необходимо понимать только материальные интересы покупателя.
В 1962 г. группа свердловских криминалистов, комментируя ст. 152 Уголовного кодекса РСФСР 1960 г., при анализе объекта отмечали, что этот состав является, по своей сути, двухобъектным, т. е. настоящее преступление «наносит вред интересам социалистических организаций (так как противоречит сущности советской торговли), а также отдельных лиц»[183].
В 1996 г. данная уголовно-правовая норма нашла свое воплощение в ст. 238 УК РФ, гл. 25 «Преступления против здоровья населения и общественной нравственности», следовательно, законодатель переосмыслил уголовно-правовое значение этой нормы, так как ранее она находилась в гл. 6 УК РСФСР «Хозяйственные преступления», и материальные интересы отдельных лиц, торговых и иных организаций отошли на второй план, на уровень дополнительного объекта.
Таким образом, дополнительным объектом преступления, предусмотренного ст. 238 УК РФ, являются общественные отношения, охраняемые уголовным законом, обеспечивающие материальные и моральные права и интересы каждого конкретного физического лица, выступающего в качестве потребителя, а также торговых и иных организаций независимо от форм собственности, индивидуальных предпринимателей, которые занимаются правомерными производством, хранением, перевозкой либо сбытом товаров и продукции, выполнением работ либо оказанием услуг.
С этим выводом не согласны Э. Н. Жевлаков и Е. А. Нагаев, которые, в свою очередь, считают, что «объектом преступления являются (выступают) общественные отношения в области обслуживания населения товарами, работами и услугами, обеспечения прав потребителей, охраны жизни и здоровья людей»[184]. А это значит, что материальные интересы личности они выводят на уровень основного объекта, а не дополнительного.
Подводя итог рассмотрению содержания дополнительного объекта, используя нашу вышеприведенную аргументацию, хотелось бы также указать, что мы категорически не согласны с высказанной ранее точкой зрения И. Г. Рагозиной, утверждающей, что «данное деяние – преступление однообъектное»[185].
Конец